вступил в контакты с Гунерихом. Вполне возможно, именно поэтому Мастина послал в 483 г. сильный мавританский контингент в Лары и Сикка Венерию (Эль Кеф) в Проконсульской Африке, чтобы принять там около 5000 изгнанных ортодоксов и переправить их на запад [208]. Если такое толкование Куртуа соответствует действительности, можно предположить, что Мастина в случае нужды предоставлял в распоряжение своему союзнику и войска. Государство Аврес было почти взято в клещи с востока и с запада, что позволяло стратегически поставить задачу его уничтожения или по меньшей мере помешать его дальнейшей экспансии. Если отношения между Гунерихом и Мастиной были столь близки, напрашивается мысль об их совместном владении определенной частью Нумидии. Во всяком случае, еще в начале VI века довольно большая часть Нумидии являлась одновременно сферой вандальских и берберских интересов. Впрочем, союзническая политика вандалов и многочисленных мавританских племен проявляется и в том, что карфагенское правительство в общем располагало мавританскими матросами и солдатами. В 534 или 535 г. Византия сражалась на Сардинии и с мавританскими войсками, которые были туда доставлены вандалами в качестве военных поселенцев; в этом отношении вандалы на столь важном для них острове использовали тактику, сходную с применявшейся римлянами по отношению к многим варварским племенам, которые расселялись на подходящих местах в качестве федератов, несших рекрутскую повинность. В отношении вандало-берберского сотрудничества интересен также опыт Гелимера, который еще после битвы у Децима смог провести набор среди мавританских племен и даже после окончательного поражения при Трикамаре нашел в жителях дикого горного массива Эдуг последних защитников своего королевства [209]. Конечно, в целом враждебность к вандалам со стороны берберских племен при последних Хасдингах усилилась. Сначала трудным противником стало государство Аврес, в то время как начиная с 511 г. поражения и урон германскому государству стало приносить дорсальское государство Гуэфана и Анталы. Естественно, вновь всплывает вопрос, с неизбежностью возникший уже в разделе о Гунтамунде, не привели ли постоянные нападения кочевников к более тесному сотрудничеству между вандалами и провинциалами. Мы уже имели возможность ответить на этот вопрос отрицательно, но должны еще раз повторить его, принимая во внимание берберскую тактику. Ведь Прокопий подчеркивает [210], что Каваон не только мог наблюдать за наступающими вандальскими кавалерийскими частями, но и что его разведчики чистили оскверненные вандалами ортодоксальные церкви и оказывали помощь священникам. Это указание очень существенно, тем более что оно получает подтверждение в некоторых замечаниях Жития Фульгенция; в соответствии с ними, прежде чем отправиться в «опасную зону» арианских противников, Фульгенций, поставленный перед альтернативой, выбрал в качестве места жительства области, находившиеся под угрозой берберских нападений [211]. Эти замечания говорят сами за себя. Естественно, «фронты» постоянно менялись, и все же в целом вандалам и маврам или маврам и провинциалам было легче прийти к взаимопониманию, чем вандалам и провинциалам: решающую роль здесь играл, конечно же, религиозный вопрос. Противоречия между обеими христианскими церквями, ортодоксальной и арианской, действовали сильнее, чем все этнические и даже культурные различия. Ортодоксальному духовенству язычники-берберы часто были милее, чем ариане-вандалы, потому что их было легче обратить. Для такой миссионерской работы было много примеров из прежних времен, и можно было опираться даже на полезные указания Августина. Может быть, симпатии ортодоксов привлекало и то, что они предполагали за разбойничей и дикой внешностью кочевников безобидность и неиспорченность человеческой природы. Эти противоречия были в целом гораздо сложнее, чем можно отобразить в этом очерке. главную вину за окончательный разрыв тесного вандало-римского сотрудничества против берберского наступления, естественно, следует возлагать на вандалов. Несмотря на многие шаги навстречу Гунтамунда и прежде всего Хильдериха, количественно превосходящая ортодоксальная часть населения не соглашалась с вандальским господством; кто не протестовал открыто, был по меньшей мере равнодушен и мог даже приветствовать берберские нападения, так как они подрывали престиж вандалов и в конечном счете даже размывали государство Хасдингов. Римская служилая знать в целом, несомненно, была привержена вандалам и желала дальнейшего существования их королевства; однако их численность была очень мала, и они вряд ли могли – особенно после возвращения ортодоксальных епископов – оказать значительное влияние на массы провинциалов.

Тем самым в плане истории населения (и социологии) в поздние вандальские времена, как и в последнюю фазу римского владычества Северной Африкой, проявлялись чрезвычайно резкие противоречия, облегчившие византийское завоевание и победу Велизария. Вопрос о том, сыграли ли решающую роль противоречия между вандалами-арианами и провинциалами-ортодоксами, мы можем оставить открытым; ибо вместе с тем существовало противоречие между местным населением в культурных областях (как можно вкупе назвать вандалов и провинциалов) и наступающими из степных и горных областей кочевниками, которые были уже готовы отказаться от примитивной стадии языческой и племенной организации в пользу порядка более высокого уровня. Эти союзы выкристаллизовались вокруг монархической верхушки именно в ходе борьбы против управляемого из Карфагена государства и в результате во многом преодолели примитивное состояние бродячего пастушества, которое было вынуждено поддерживать и наращивать свои скромные жизненные возможности за счет разбойничих походов. Правда, современные писатели неизменно придерживались мнения о примитивности берберов и тем самым становились сторонниками вандалов, а затем прежде всего византийцев. Поэтому из этой литературы нельзя извлечь исторически достоверной картины жизни этих племен и динамических процессов их развития.

Мы подошли к концу нашего очерка истории вандальского государства. Сейчас речь не идет о том, чтобы в прагматичной манере, к сожалению, получившей чрезвычайно широкое распространение, поставить вопрос об «уроках», которые можно извлечь из истории вандалов – прежде всего из судьбы их африканского государства; в этом эпилоге уместнее спросить, оказали ли вандалы существенное влияние на историю стран Атласа и прервали ли они или нет неизменность развития – нечто подобное говорил еще Куртуа. К этому можно добавить вопрос о влиянии на не-африканские области. Ответ сам собой вытекает из предыдущего анализа. Не желая преуменьшить решающее воздействие переселения народов на историю и территорию Римской империи, мы должны подчеркнуть, что последствия вандальского завоевания и основания государства в Северной Африке были довольно незначительны. Характерно, что короли-хасдинги властвовали только над частью бывших римских владений в странах Атласа; позднее они наблюдали, как эта территория постоянно сокращается под ударами мавров еще до того, как хотя бы один византийский солдат ступил на африканскую землю. И все-таки мы продолжаем твердо придерживаться высказанного выше мнения, что вандальское государство, не будь удачного нападения Юстиниана, могло бы продержаться еще несколько десятилетий. Однако, так как его роль мировой державы уже давно была исчерпана, его влияние на северо-африканское развитие должно было бы постепенно уменьшаться.

Не только во время мусульманского нашествия, но уже спустя пару десятков лет после похода Велизария следы вандалов в Северной Африке полностью стерлись. В то время как цивилизующее влияние Рима в этой области, осуществлявшееся при помощи латинского языка, ортодоксальной церкви и многочисленных экономических форм, действовало еще несколько десятилетий, любое заметное воздействие вандалов прекратилось вскоре после победы византийцев. Итак, вандалы развернули в Северной Африке – как и в Испании – лишь временную, а именно, постоянно ослабевающую историческую активность, которая оказалась неспособной к сколь-нибудь длительному существованию. Следует также допустить, что имевшее место воздействие вандалов на Северную Африку носило скорее отрицательный, чем положительный характер. Если отвлечься от зачатков феодализации, проявившихся в среде вандальской служилой знати, вандальская колонизация и основание государства не повлекли за собой никакого существенного перспективного развития. Ничего нового не возникло и на месте римской структуры общества, сильно поврежденной нашествием. В сфере культуры вандалы, по отдельности легко поддававшиеся процессу романизации и кафолизации, не смогли внести никакого собственного вклада в латинский язык и литературу, научные и церковные институты. В этом отношении их деятельность в целом носила разрушительный характер; пассивно восприняв римскую культуру, систему управления и экономику, они не сумели предложить ничего конструктивного для развития этих областей. В этом проявляется внутриполитическая неспособность, ставшая особенно действенной в период внешнеполитических поражений. Ни одно государство не может на протяжении длительного времени выказывать внутри- и внешнеполитическую несостоятельность: обычно естественным следствием является исчезновение, а значение такого государства для «мировой истории» в этом случае определяется