критике этого варвара. Правда, он встретил неожиданную строгость Гунтамунда с беспредельным самоуничижением: поэтому «Satisfactio ad Gunthamundum regem» («Извинение перед королем Гунтамундом») выглядит достаточно отталкивающе. И все-таки Драконций, которому мы обязаны трехтомным христианским богословским стихотворением под названием «De laudibus Dei», стоит много выше среднего уровня остальных писателей своего времени [201] .
Вследствие недостатков светских писателей большее внимание привлекают писатели духовные. Их число весьма значительно, и все же большинство из них ограничивается очень узкой областью защитой своего ортодоксального или арианского вероисповедания. Позиции арианских богословов (Кирилы, Пинты, Абрагилы) вообще с большим трудом выявляются из соответствующих ортодоксальных полемических сочинений; от вандало-арианской (тем не менее написанной на латыни) литературы того времени сохранилось столь же мало, как и от письменного наследия донатистов. Ортодоксальная оппозиция после своей победы навела в этом деле основательный порядок.
Ортодоксальные писания, напротив, большей частью сохранились, хотя часто возникают трудности с определением авторства этих произведений [202]. Так, некоторые написанные после 430 г. проповеди приписываются, с одной стороны, Августину, с другой – его ученику Кводвультдеусу, который стал карфагенским митрополитом около 437 г. Сходная ситуация сложилась с сочинениями Вигилия Тапсского (участник религиозной дискуссии 484 г.). Выдающимися богословами наряду с вышеназванными были также митрополит Евгений, написавший в роковые 483-484 гг. «Liber fidei catholicae», епископы Виктор из Виты и Фульгенций Руспийский, а также ученик Фульгенция Ферранд. В то время как Ферранд неукоснительно следует по стопам своего учителя, Виктор вносит в теологию свой вклад, прежде всего в области агиографии. Мнение Л. Шмидта, что «Historia persecutionis Africanae provinciae» («История разорения африканской провинции») Виктора представляет собой ни что иное, как «одностороннее тенденциозное сочинение, которому не хватает объективности» [203], после исследований Куртуа больше не может считаться определяющим. Ибо наряду с переработкой агиографии Виктор приводит бесценные культурно-исторические сведения о времени Гейзериха и Гунериха, так что без него история Северной Африки конца V в. была бы «почти белой страницей». Если ценность Виктора заключается прежде всего в его вкладе в агиографию и описании истории своего времени, то в духовной истории и теологии непревзойденной величиной является Фульгенций Руспийский. В его трудах во всех подробностях отражается духовная борьба между ортодоксией и ересью (арианством, пелагианством, донатизмом). Его интерпретация Августина была столь великолепна, что многие его произведения приписывались гиппонскому епископу и потому оказали воздействие на средневековую теологию. Некоторые его сочинения утеряны, другие не могут считаться безусловно подлинными; несмотря на это, Фульгенция следует считать самым значительным богословом и писателем вандальского периода [204] .
Глава VIII. Вандалы, жители провинции и берберы
В предшествующем изложении уже достаточно часто упоминались отношения между этими группировками населения. Они постоянно менялись в зависимости от времени, места и ситуации. Общую «норму» поэтому определить нельзя, однако, пожалуй, по некоторым примерам можно сказать кое-что об общих тенденциях истории населения Северной Африки в вандальскую эпоху.
Прежде всего следует обратить внимание на распределение и пересечение этих трех группировок. В то время как берберы (мавры, ливийцы), распадающиеся на множество отдельных кочевых и полукочевых племен, владели всей территорией за пределами римской системы лимесов и проникали также в пограничные территории, в распоряжении провинциалов находились остальные области поселений. Правда, в результате колонизации вандалов и присоединения ими sortes Vandalorum (наделов вандалов) они были лишены большей части Проконсульской Африки. Во времена королей-хасдингов свободных римлян можно было обнаружить, пожалуй, только в Карфагене и некоторых других городах проконсульской провинции. Вандало-аланская колония, со своей стороны, ограничивалась – как доказывают свидетельства, обработанные Куртуа [205], – почти исключительно Карфагеном и sortes Vandalorum (наделами вандалов). Вне пределов этой зоны присутствие вандалов обнаруживается только в некоторых городах, таких как Тисдрус (эль-Джем), Мактар (Мактарис), Тала (Тала), Тебеста (Тебесса), Аммедара (Хаидра) или Гиппон-Регий (Бон; однако, относится к Проконсульской Африке). Можно было бы предположить, что вандальская колонизация, по крайней мере присутствие служащих и арианских клириков, распространилась еще дальше и могла прежде всего охватить города алжирского и тунисского побережья. Переименование Гадрумета (Сус) в Гунерихополис или задокументированное Виктором из Виты появление вандальских клириков и полицейских властей в мавританской Типасе служит определенным указанием в этом направлении. Однако из-за нехватки археологических и эпиграфических данных мы не можем утверждать этого с полной определенностью. Вследствие численной ограниченности вандальско-арианской части населения подлинная колонизация была, естественно, невозможной; тем самым у провинциалов оставалось достаточно жизненного пространства. Правда, это смешанное население из римской, пунийской и берберской составных частей было сильно затронуто вандальской колонизацией в экономическом плане; поскольку провинциалы были вынуждены уйти из Проконсульской Африки, они все же нашли достаточно места в Бизацене или в Нумидии, в случае если не предпочли бегство за море. Со времени правления Гунериха берберские набеги, доходившие до все более важных территорий, все же привели к кризису миллионного провинциального населения. В то время как городские жители или обнесенные стеной поместья часто могли противостоять набегам, остальные части населения должны были искать спасения в бегстве и часто больше не возвращались на прежнее место жительства. Характерен для этого состояния дел факт сокрытия торговых договоров, известных нам под именем
Население Северной Африки в вандальское время вообще находилось в гораздо большем движении, чем в позднеримский период. Римская система лимесов выполняла свою основную функцию до самого конца столь хорошо, что культурные области вряд ли страдали от сколь-нибудь крупных и продолжительных нашествий; восстания и мятежи также были ограничены во временном и пространственном отношении. Но вандальское нашествие между 429 и 442 гг. вызвало перегруппировку большой части северо-африканского населения, как в Нумидии, так и в областях восточнее нее. Однако кочевое и полукочевое население Мавритании все больше приходило в движение и напирало на позиции, оставленные до 455 г. Западным Римом. Постепенно в этих областях равнины и почти все города попали в руки мавританских князей; лишь немногочисленные прибрежные города и области в 455 г. или вскоре после этого достались вандалам, которые даже не могли и помышлять о контроле над западным Магрибом. Вследствие этого реберберизация Северной Африки, которая была заметна уже при Диоклетиане, в V веке сделала большие успехи. При этом в качестве влиятельных кланов из горных массивов (Кабилия, Аврес, тунисский Дорсале) на передний план вышли пустынно-степные племена гетулов и арцугов, и обе группировки создали государственные образования, отталкиваясь от римских форм [207]. Политика этих новых государств преследовала различные цели, так что они зачастую оказывались в раздоре друг с другом или с вандалами. Эта тема заслуживает того, чтобы по меньшей мере дать краткий очерк некоторых из этих государств и их князей.
Берберский князь Массона из Альтавы (Ламорисьер) в надписи, датируемой 508 г., провозглашает свои притязания на титул «rex gentium Maurorum et Romanorum» (король мавров и римлян), который может служить определенным показателем; видно, что и правители довольно небольших областей заботились о своей легитимности и опирались на римскую традицию. Область, которой правил Массона, лежала далеко на западе и потому вряд ли могла находиться в тесных отношениях с вандальским государством. Иначе обстоит дело с Мастиной, правителем области Ходна, который, вероятно, основал свое королевство, опираясь на должность командующего римского пограничного отряда, и в конце концов даже принял титул императора. Куртуа, пожалуй, справедливо полагает, что Мастина сначала был независим от Карфагена, но после удачного мятежа населения Авреса против вандалов, следствием чего стало основание нового государства,
