— Вот как? А вы там бывали?

— Послушай, мне наплевать, откуда ты заявился. Хоть из магазина новогодних игрушек. Понял? Он не намерен встречаться с тобой.

— Ну подождите, на вашем месте, я все же дал бы знать мистеру Рабиноу, а там — пусть он сам и решает.

Охранник немного подумал, а потом все же позвонил в апартаменты Рабиноу и изложил суть дела. Его попросили не класть трубку. Охранник не отводил ее от уха, дожидаясь ответа и постепенно накаляясь. Наконец он злобно проворчал:

— Порядок, Киров. Давай поднимайся. — Сам вызвал лифт и ждал, пока он не спустится.

Когда двери лифта открылись, внутри стоял широкоплечий молодой человек в деловом костюме. Я шагнул в сторону, чтобы пропустить его, но он жестом пригласил меня войти. Лифт начал подниматься, а он повернул меня лицом к стене и, ни слова не говоря, начал обыскивать. Пульс мой заметно участился. Вспомнилось грозное предупреждение: «Если он согласится встретиться с вами — значит, это он. А если это он, то во второй раз промашки не допустит».

Лифт доставил нас под самую крышу небоскреба. В холле у входа стояла величественная бронзовая конструкция, похожая на подсвечник для семи свечей. Из высоких, от пола до потолка, окон открывалась захватывающая панорама огней, мерцающих до самого горизонта. На второй этаж апартаментов вела винтовая лестница, заключенная в сверкающее круглое стекло. На белоснежных стенах развешаны были не картины, нет, а произведения искусства. Распахнув рот, я глазел на безумство красок, подписанных знаменитым голландцем Конинком, как вдруг сзади послышался повелительный голос:

— Добро пожаловать в Нью-Йорк, мистер Катков.

Загорелый, в великолепном темно-синем костюме, накрахмаленной белой рубашке и с ярким галстуком, Майкл Рабиноу казался выше ростом, чем тогда, когда я впервые увидел его в клубе «Парадиз». Он легко и непринужденно спускался по лестнице, словно молодой мужчина, а не 60-летний человек.

— Как это любезно с вашей стороны, что вы нашли время заскочить ко мне в гости! — воскликнул он с обезоруживающей искренностью, и мы обменялись рукопожатием.

Глаза его воинственно поблескивали, за показной светской приветливостью проглядывала обычная мужицкая хитрость. Кивком головы он отпустил моего сопровождающего и повел в столовую, куда, очевидно, попадали не все посетители. Изысканное столовое серебро, фарфоровая посуда, хрустальные бокалы на две персоны и, что немаловажно, хрустальные пепельницы.

— Почему бы нам не позавтракать вместе и не узнать получше друг друга? — любезно предложил Рабиноу.

— Я не прочь, — ответил я, и мы сели за стол. — Хочу только честно предупредить, что люди знают, где я нахожусь. Люди из федеральных правоохранительных органов.

— Чудесно. Я, право, так и полагал.

— Вы так полагали? — совершенно искренне изумился я.

О том, что я уехал в Америку по приглашению СБФинП, знали только Юрий и Шевченко. Неужели я ошибался насчет Шевченко? Что из того, что он старший следователь? Может, и его купили? А не связан ли он каким-то образом с Рабиноу?

— А что тут удивительного, мистер Катков? — ответил он как-то снисходительно. — Мне ведь не нужно рассказывать вам о могуществе прессы. — И он предложил мне свежий номер «Нью-Йорк таймса». Внизу на первой полосе газеты под текстовкой, в которой говорилось: «Смерть агента связана с расследованием отмывания денег», была фотография Скотто на стоянке автомашин СБФинП в окружении толпы репортеров. Сзади нее человек недоуменно разглядывал журналистов. Голова его была обведена желтым фломастером. Этим человеком был я.

— Не отведаете ли апельсинового сока? — предложил Рабиноу с хитрой улыбочкой. — Свеженький, только что выдавлен.

Служанка в форме подкатила сервировочный столик и наполнила соком бокалы, положила на тарелки блины и копченую лососину.

— Я в замешательстве, мистер Рабиноу, не знаю, что и подумать, — заметил я, когда служанка разлила по чашкам кофе и отошла. — Обо мне здесь ничего не написано, мы с вами никогда не встречались. Как же вы догадались, что это именно я?

— А я привык распознавать любого, кто может навредить или, наоборот, оказаться полезным мне, — объяснил он, помешивая кофе. — Вы, Катков, занимаете двойственную позицию, и я еще не решил, к какому лагерю вас отнести.

— Наемный убийца в Москве склонил меня к мнению, что вы уже приняли решение.

— Убийца? — переспросил он с явной обидой, глаза его сузились от гнева. — Почему вы так думаете? Я предпочитаю оружие умственного поединка, тщательно выбираю цели и очень редко промахиваюсь.

— Я не собираюсь обидеть вас, но тот малый в лифте искал у меня не коэффициент умственного развития.

Рабиноу ткнул пальцем в газету и сказал:

— Ребята с крупнокалиберными убойными ружьями. Подумайте только. В мире кругом насилие; чем больше у тебя достижений, тем интенсивнее на тебя охотятся. Спортсмены, кинозвезды, предприниматели — все мы плывем в одной лодке. К сожалению, в мире бизнеса оружие и охранники стали такой же неотъемлемой частью, как женщины и компьютеры.

Откинувшись на спинку стула, он посидел так минуту другую, потом встал и пошел к камину, а я подумал, что его слова были бы хороши для надгробной надписи. На мраморной надкаминной полке стояли в рамках семейные фотографии: обожаемой жены, миловидной дочери — вот она ребенок, вот выпускница колледжа, вот невеста, смеющихся внучат, гордых родителей и всяких родственников. Он взял один снимок и передал мне.

— Вы случайно не знаете, кто это?

Из надраенной серебряной рамки на меня глядел пожилой мужчина лет семидесяти, с карликовым пуделем на руках. Сходящиеся к носу глаза, отвислый нос и широкая улыбка придавали ему вид чем-то удивленного верблюда.

— Ваш отец, наверное?

Рабиноу отрицательно мотнул головой и улыбнулся.

— Это мой учитель. Восемьдесят лет назад, когда он приехал сюда, его звали Мейер Сачовлянский.

— А-а! — воскликнул я, вспомнив, — Мейер Лански, не он ли?

Рабиноу просиял.

— Он был великий человек, честный бизнесмен в бесчестном мире бизнеса и гений во многих ипостасях. Наши семьи приехали сюда из одного и того же городка.

— Из Гродно, помнится, на польской границе. Глаза Рабиноу блеснули, в них зажглось любопытство.

— Я ведь журналист, мистер Рабиноу, и занимаюсь журналистскими расследованиями.

— Об этом мы поговорим попозже, — проворчал он, возвращая портрет на место. — А сейчас я хотел сказать, что Мейер знал все, что нужно было знать о бизнесе, и учил меня. Даже в ФБР считали, что он мог бы успешно заправлять всей корпорацией «Дженерал моторз».

— А мне говорили, будто он и в самом деле ею заправлял.

— Должен был заправлять, но предпочел другую стезю… — Рабиноу вернулся к столу, лицо его посуровело, и он добавил: — Евреем по рождению он не был.

— Почему и сменил фамилию?

— Его здорово оскорбили дважды, к вашему сведению, Катков. Мейер гордился тем, что принадлежал к евреям, как, впрочем, и я горжусь. В тридцатых годах он срывал нацистские сборища в Нью-Йорке, а после войны, когда Израиль сражался за свое существование, он не продавал оружие арабам. Но израильтяне все равно не признали его за своего и отказали ему в гражданстве — эта обида и доконала его.

— Они не хотели иметь дело с людьми, которые играют не по правилам?

— Не по правилам?! — негодующе воскликнул он. — Да вообразите только, где бы были израильтяне сегодня, если бы они играли по правилам! Он уговаривал меня не повторять его ошибку, но я не внял его