дьяволом, если бы это дало нам время. Ты помнишь, какой день сегодня?

— Да вроде суббота, так ведь? А что?

— А то, что это 1 Мая, Коля.

— Первомай? Боже ты мой!

— Как быстро мы все забываем: вечный страх, террор, ГУЛАГ, прослушивание кагэбэшниками телефонных звонков, слежку за каждым. Ты хочешь, чтобы опять вернулись эти жестокие порядки? Успел забыть, что они значат?

— Забыть? Они же касались непосредственно меня, а не тебя, Юра. Почему же ты не доверял мне?

— Будь реалистом, Коля. Ты попался на удочку, прельстившись надеждой раздобыть сенсационный материал. И сейчас ты еще на крючке.

— Да перестань нудеть, черт бы тебя побрал! Ты же знаешь, как я доставал материал, когда был…

— Я изложил свои доводы, — бесцеремонно перебил он. — Тебе крыть нечем. Винить тебя не виню. Прошу лишь понять, что причины, побудившие меня так поступить, веские, и чувствую я себя уверенно.

— Ну что ж, звучит довольно откровенно. — Секунду-другую я испытующе смотрел ему в глаза. — Скажи мне вот что: это с твоей подачи убили Воронцова?

Юрий недовольно поморщился, как от обиды, потом посмотрел на пистолет, словно не зная, как от него избавиться.

— Решение было принято после тяжких раздумий. Помнишь ли, что сказал король Генрих II Бекету?

— «Кто освободит меня от этого…» — дальше вроде дуролома или идиота.

— «Настырного попа». Воронцов становился помехой, а Баркин охотно и профессионально взял… как бы это получше сказать… дело на себя.

— Ты тоже, оказывается, ничуть не лучше его. Юрий так и вспыхнул от моей реплики.

— Воронцов был напыщенный дурень, Коля. На Россию ему было наплевать. Его интересовала только собственная персона, и он так же заботился о том, чтобы удержаться у власти, как пекутся сейчас об этом наши пустозвоны в Госдуме. Я просил его, умолял, умасливал так и сяк не поднимать шума, намекал, что на все готов, но он стеной стоял на своем и продолжал долдонить о своей идиотской честности и неподкупности, чтоб он ими подавился.

— По-твоему, цель оправдывает средства?

— Да, черт бы тебя побрал! Так было на протяжении всей истории, добавил бы я. Мне осточертело унижаться перед ним и чувствовать себя придурочным остолопом. Не мог я никому позволить стоять у меня на пути.

Последние слова звучали как отговорка, но в такой ситуации всего можно было ожидать. Поэтому я шагнул вперед и прямо спросил Юрия:

— И сейчас ты тоже считаешь, что никому не дозволено стоять у тебя на пути?

Юрий напрягся и нажал на курок пистолета.

— Николай, не ставь меня перед таким жестоким выбором.

— Но ты сам вынуждаешь меня делать выбор.

Он вздернул голову.

— Я всегда просил тебя ставить общественные интересы выше личных и сам придерживался такого правила. Не представляю, что ты откажешься от этого дела.

— А я и не припоминаю, что обещал тебе такое.

— Тогда упреждаю: больше не лезь.

— Я еще подумаю, как мне быть.

Мы продолжали смотреть друг другу в глаза. Оттолкнув дуло нацеленного на меня пистолета, я медленно вышел из конюшни. Не сделал я и пяти шагов, как Юрий окликнул меня:

— Николай!

Не обращая внимания, я продолжал идти, каждую секунду ожидая выстрела.

— Черт бы тебя побрал, Николай! — снова воскликнул он, когда я уже дошел до угла строения. Не прибавляя шага, я повернул за угол, залез в «жигуленок», запустил двигатель и, развернувшись, подъехал задом к Юрию. Он стоял перед воротами конюшни, держа пистолет в опущенной руке.

Я опустил боковое стекло.

— Пожалуйста, верни-ка эту штуку. Она не моя.

Кивнув, он протянул мне оружие.

— А как ты догадался, что я не стану стрелять?

— Я об этом даже не думал, мне было важно узнать, способен ли ты на такой поступок.

Юрий смущенно потупил взор.

— Подойди поближе, — подозвал я его к окну, — смотри. Если бы ты захотел убить меня, то без этих штук потерял бы зря время.

И, высунув из окна руку, я открыл ладонь. Там лежали пули, которые я заранее вынул из пистолета. Высыпав их в ладонь Юрия, я тронулся с места и погнал назад, в Москву.