Все повернулись к нему. Он стоял, развернув плечи, слегка раскинув руки и наклонив вперед голову; его гневный взгляд был устремлен на водителей.

— Вы все желаете голосовать? — Отзвук его слов, отраженных стенами окружающих строений, эхом отозвался во дворе. — Вы, у кого еще не обсохло на губах молоко с ваших ферм, а башмаки облеплены навозом ваших хлевов, вы станете голосовать, останется ли в нашем отряде или будет изгнан из него человек, сражавшийся во имя Господа?

Он сделал два шага в их сторону. Они стояли не шелохнувшись, пристально глядя на него и почти не дыша.

— Кто вы такие, чтобы болтать тут о голосовании? Ховард Иммануэльсон воевал бок о бок с другими бойцами этого отряда, а вы — нет. Он переносил наравне с остальными все тяготы походов, мерз и голодал вместе с нами, участвуя в борьбе против сатанинских отродий и их приспешников. Вас же все это не коснулось, вы росли в покое, сытости и уюте, играли и танцевали, пользуясь их попустительством. И какое дело таким, как вы, до того, почему милиция так упорно разыскивает воина Господа в вашем районе? Вы — откормленные и ни на что не годные овцы, на которых жируют наши враги. Мы же — волки Господа, и вы еще пытаетесь тут командовать нами?

Он помолчал. Водители стояли неподвижно. Даже парня с аккордеоном, казалось, захлестнули гневные слова Иакова.

— То, что вызывает у вас такой страх, для нас совершенно безразлично, — продолжал он. — Какое дело нам, сражающимся с ними, до того, что в вашем районе разыскивать Ховарда Иммануэльсона начнут особенно тщательно? Какое значение имеет для нас, если они распространят свои поиски на всю область, лежащую между двумя этими горными массивами, или на весь континент, на всю планету, или если его станут искать на всех планетах одновременно? Даже если бы против наших двухсот бойцов вдруг выступило все остальное человечество и оно предложило бы нам выбор: мы выдаем одного из нас и получаем взамен все, чего хотим добиться, или в противном случае нас всех немедленно уничтожают, — то ответ был бы точно таким же, как если бы этот вопрос нам, находящимся в полном боевом составе и при оружии, задал играющий у дороги ребенок.

Он снова умолк. На его морщинистом лице глаза темнели, как беззвездный космос.

— Вы так боитесь — по крайней мере, некоторые из вас — находиться в одной компании с Ховардом Иммануэльсоном? — заговорил он снова после паузы. — Тогда забирайте ваши грузовики и уезжайте. Нам не нужны ни такие, как вы, ни ваше имущество, ибо нас, тех, кто сражается, осеняет десница Господа, а Он всемогущ.

Он перестал говорить, и на этот раз продолжения уже не последовало. Хэл взглянул на Рух, помня, как она облегченно вздохнула, услышав гул подъезжающих грузовиков. Но теперь она стояла молча, внимательно глядя на водителей. Позади нее так же хранили молчание бойцы отряда. Они тоже не сводили глаз с водителей и ждали. Постепенно водители зашевелились и начали расходиться, каждый из них направлялся к своему грузовику, подходил к кабине и останавливался там в позе ожидания. Вот наконец и незадачливый аккордеонист, опустив голову, повернулся и последним пошел к своей сиротливо стоящей без хозяина машине.

— Ну хорошо, — сказала Рух сухо и негромко, но в тишине ее слова были слышны так же хорошо, как до этого страстная речь Иакова. — Группы, соберитесь у своих грузовиков. Командиры групп, коротко расскажите вашим водителям, куда они должны вас доставить и каковы должны быть их дальнейшие действия. Иаков, Ховард, вы идете со мной.

Она повернулась и пошла в свою комнату, чтобы продолжить вместе с ними разговор о предстоящей боевой операции.

Здание склада металлов в Мэйсенвейле располагалось посреди площади и представляло собой бетонную коробку без окон, окруженную высоким забором с сеткой, через которую был пропущен статический заряд. Укрепленное караульное помещение с постом управления воротами и массивные входные двери здания, залитые светом прожекторов, резко выделялись на фоне окружающей темноты. Склад находился в деловой части этого среднего по величине города, в двух кварталах от районного управления милиции.

Стояла одна из тех теплых ночей, какие наступают здесь, на равнине, с приходом весны, такая же как и предыдущая, когда на ферме Молер-Бени появились грузовики. За окнами караульного помещения было темно, поэтому никому из двенадцати бойцов группы, которую привез на своей машине к площади владелец аккордеона, не удалось рассмотреть, есть ли внутри охранники. Аккордеонист остановил свои фургон за углом ближайшей улицы, в тени между двумя уличными фонарями, и его пассажиры, среди которых находился и Хэл, потихоньку вышли и тоже, держась в тени, собрались за углом здания, выходящего фасадом на площадь. Водитель развернул грузовик задом к площади и остался в кабине, держа палец на переключателе режимов работы двигателя, чтобы в случае необходимости одним движением перевести его из состояния прогрева, в котором он находился, на холостые обороты.

Склад и ограждающий его забор, покрытые причудливым узором из света и тени, стояли, словно объятые сном. Позади главных ворот и караульного помещения на бетонную поверхность площади падала густая тень самого здания, за углом которого теперь стояли бойцы.

Хэл почувствовал, как мышцы его плеч расслабляются и прохладный ночной воздух глубоко проникает в легкие; это означало переход всего организма в состояние готовности к возможной схватке. Он почувствовал спокойствие и одновременно как бы отрешенность от происходящего; впервые эти два ощущения оказались вызванными одной и той же причиной. Он оглянулся, отыскивая глазами Джейсона, увидел его и первым вышел на площадь. Джейсон тут же присоединился к нему. Ведя вполголоса оживленный разговор и словно бы всецело поглощенные им, они стали пересекать площадь наискосок, так чтобы затем пройти вдоль забора, ворот и караульного помещения, обеспечивающего охрану этого комплекса.

Пока они шли мимо караульного помещения, Хэл разглядел через одно из окон фуражку охранника; он в одиночестве сидел за столом. Хэл замедлил шаг, Джейсон сделал то же самое, и они постепенно остановились как раз напротив самих ворот, делая вид, будто целиком поглощены своей беседой.

Они продолжали разговор, но так тихо, что слова, произносимые каждым из них, можно было расслышать только находясь не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки от собеседников. При этом они стояли всего в нескольких сантиметрах от забора, малейшее прикосновение к которому влекло за собой поражение статическим зарядом, приводившее если не к смерти, то, как минимум, к потере сознания. Время шло. Через минуту-другую дверь караульного помещения приоткрылась, и из-за нее высунулась голова охранника.

— Эй вы там, двое! — крикнул он. — Здесь нельзя стоять. Проходите!

Хэл и Джейсон не обращали на него никакого внимания.

— Вы что, не слышали? Проходите! Они оставались на месте и вели свою беседу. По ступенькам гулко прогрохотали сапоги охранника, спустившегося на бетонное покрытие площади. Дверь за ним с треском захлопнулась. Он подошел к сетке, не опасаясь дотронуться до нее, поскольку любое прикосновение с внутренней стороны выключало систему генерации статического заряда.

— Вы слышите меня? — Он стоял всего лишь в каком-нибудь метре от них, и, конечно, они прекрасно его слышали. — Вы оба, отойдите отсюда, пока я не сообщил в управление милиции, чтобы за вами приехали и забрали вас!

Однако они продолжали вести себя так, словно его тут вовсе не было. Взбешенный охранник подскочил вплотную к забору, схватился за сетку и закричал на них. Но Хэл и Джейсон лишь отошли от него немного в сторону, не удаляясь от забора ни на сантиметр.

— Черт возьми, что здесь творится... — начал охранник. Но закончить фразу он не успел. Издали донесся звук, какой издает натянутая и отпущенная струна, а мгновение спустя в свете прожекторов мелькнула и стукнула охранника по голове сбоку стрела с тупым и сглаженным наконечником, выпущенная из арбалета. Охранник, словно после удара крепкой дубинкой, сначала рухнул всем телом на забор, а затем начал сползать вдоль него вниз. Но Хэл, быстро просунув руки сквозь ячейки сетки, подхватил и удержал его; теперь охранник, несмотря на потерю сознания, по-прежнему оставался в вертикальном положении, он как будто стоял, прислонившись к забору грудью.