— Д-да, я помню.

— И еще я сказал, что с удовольствием надел бы вам жемчуг сюда, — вкрадчиво произнес он.

Взяв у нее бокал, он поставил его на столик и ловко прикрепил серьги к одному, а потом к другому ее ушку. Затем повернул ее лицом к большому зеркалу в золоченой раме, что висело над камином.

— И вот сюда.

Он надел на нее жемчужное ожерелье и с невозмутимым видом стал застегивать бриллиантовый замочек, вызывая в ней приятный озноб прикосновением своих длинных горячих пальцев.

— Чарльз, вряд ли я могу принять такой дорогой подарок.

— Почему? Вам не понравился жемчуг?

— Нет, конечно, понравился. Жемчужины такие ровные, одна к другой, такого нежного сияющего оттенка. Но…

— Никаких но. Мне доставляет огромное удовольствие подарить вам красивую вещь. Я буду оскорблен, даже смертельно оскорблен, если вы не примите моего подарка.

Она вздохнула:

— Что же я могу на это сказать — только выразить вам свою признательность.

— Я оценю ее лишь в том случае, если вы выразите ее не на словах, а поцелуем, — возразил он.

Мария смутилась, но, видя, что на меньшее он не согласен, повернулась и быстро прикоснулась губами к его тщательно выбритой щеке.

Он недовольно нахмурился:

— Я бы не назвал это благодарным поцелуем за такой восхитительный подарок. Вы просто клюнули меня в щеку.

— Я поцеловала вас.

— А я говорю, нет. Мое определение поцелуя отличается от вашего, и, смею думать, я больше вашего разбираюсь в поцелуях.

Потянув ее за руки, он вдруг крепко прижался к ее губам. Мария вздрогнула, как испуганная птичка, но Чарльз крепко ее обнял, не прерывая страстного поцелуя, а затем погладил по обнаженным рукам.

Наконец он отпустил ее и улыбнулся:

— Ну, вот это другое дело.

— Может быть, для вас, но простите меня, если и скажу, что несколько смущена.

Он усмехнулся:

— Не понимаю почему. Я ведь уже целовал вас, помните?

— Вряд ли я смогу это забыть.

Чарльз посмотрел в ее смущенные глаза и с трудом подавил желание снова поцеловать ее.

— Мария, — вдруг став очень серьезным, произнес он и замолчал, как будто подыскивая слова. — Я относительно того вечера, того, что я тогда сказал…

— Что именно? — переспросила она, чувствуя, как кружится у нее голова после поцелуя.

— Только не говорите, что вы не помните, как я вас рассердил, за что вы меня серьезно отчитали. Меня с детства никто так не отчитывал!

— Да, помню. И, по-моему, вы вполне это заслужили.

— Вы наверняка считаете, что я должен извиниться за свое высокомерное и деспотическое поведение.

Мария задорно засмеялась:

— Что ж, я бы это оценила. Но только в том случае, если вы действительно считаете себя виноватым. Иначе это не имеет смысла.

— В таком случае я прошу простить меня.

— Чарльз Осборн! — Она радостно улыбнулась. — Вы самый несносный человек, какого я только встречала.

— Не стану с вами спорить, и все-таки… я вам нравлюсь, Мария, не так ли? — тихо прошептал он с небрежным видом, но в его тоне слышалось настойчивое желание немедленно услышать ответ.

— Вряд ли я решусь это отрицать, поскольку согласилась воспользоваться уютом и комфортом вашего прекрасного дома. — В сердце ее проснулась надежда — если он так говорит с ней, значит, у него нет другой женщины.

Чарльз посмотрел в ее смеющееся лицо, поднятое к нему.

— И вы ничего не боитесь, да?

— Во всяком случае, вас я нисколько не боюсь, — весело ответила она.

— А возможно, и стоило бы, — сказал он загадочно и, отвесив ей легкий поклон, пошел навстречу матери.

Теперь она могла спокойно посмотреть на него. Презирая напудренные завитые парики, Чарльз носил свои темные волосы так, как она привыкла их видеть — забранными назад и стянутыми на затылке узкой черной ленточкой. Он был в безупречно сшитом бархатном камзоле и штанах темно-алого цвета с кремовым парчовым жилетом поверх рубашки; у ворота и обшлагов камзола пенились пышные кружева рубашки и галстука. У Марии сердце захватило от восхищения.

Сегодня он был в прекрасном настроении, и, зная, что она в первый и, может быть, в последний раз едет с ним в театр, Мария решила не портить вечер мыслями о той, другой женщине.

Партер был полон публики, придававшей ему сходство с яркой цветочной клумбой. Многие дамы и джентльмены грешили отсутствием вкуса: наряды их были слишком пышными, прически слишком высокими, а лица так накрашены, нарумянены и напудрены, что производили театральный эффект. Стоило Чарльзу отдернуть штору абонированной ими ложи, как все устремили взгляды в их сторону.

— Все только на нас и смотрят, — прокомментировал Чарльз. — Полагаю, их интересуете вы, Мария, они ломают голову над тем, кто вы такая.

У женщин, естественно, к любопытству примешивается зависть, а у мужчин — открытое восхищение. — Он взглянул на нее. — Но вы столь прелестны, что их невозможно винить.

— Вы думаете, они считают, что я ваша… — Едва не сказав «невеста», она спохватилась и смутилась своему промаху.

Однако по его иронической усмешке и блеску в глазах она поняла, что он прочел ее мысли и что все именно так и думают.

— О, в таком случае я совершила ужасную ошибку, появившись здесь с вами. Меньше всего мне хотелось бы причинить вам и леди Осборн какое-нибудь затруднение.

Он засмеялся, наслаждаясь ее смущением:

— Ну почему же? Разве это такая уж ошибка — появиться на публике в сопровождении джентльмена, — смею добавить, исключительно галантного джентльмена, — которому вы обязаны своим побегом из Франции, а может, даже жизнью?

Их взгляды встретились, и она кивнула, полностью с ним соглашаясь. Без него она никогда бы не выбралась из Франции, и теперь, оказавшись к Англии без друзей и родственников, она могла доверять одному Чарльзу.

— Вы правы, Чарльз, и мне никогда не найти слов, чтобы выразить всю свою благодарность. Но никто из присутствующих об этом не знает, и их размышления могут пойти совсем в ином, более не скромном направлении.

— Мария, советую вам никогда не беспокоиться о том, что могут подумать окружающие. Вы развлекаетесь — вот что самое главное, а я, — тихо и вкрадчиво прошептал он, прищурив глаза, — наслаждаюсь, любуясь вами.

— Прошу вас, не надо, — попросила она, стараясь не обращать внимания на удовольствие, которое доставил ему комплимент.

— Почему?

Мария сделала благонравное лицо, но ее нежные губы изогнулись в улыбке.

— Потому что я не желаю быть объектом их предположений, мне не нравится, когда обо мне сплетничают.

Она не преувеличивала. Почти все не сводили с нее глаз, и полковник Генри Уинстон не составлял исключения. С шумными и развязными приятелями он занимал ложу напротив и кипел от злобы.