удалить из своих мемуаров Карла I, но не мог добиться этого и поныне казненный король все продолжает фигурировать в его мемуарах.

— Повторяю: никто, кроме меня, не знает, как умен мистер Дик, — рассказывала бабушка, — какой это милый и славный человек. А если иногда ему вздумается пустить бумажный змей, — ну так что ж из этого! Франклин[44] тоже пускал змей. Он же, если не ошибаюсь, был квакером[45] или что-то в этом роде, а квакер, пускающий змей, по- моему, гораздо смешнее всякого другого человека.

Надо сказать, что то великодушие, с которым бабушка брала на себя заботы о бедном, безобидном мистере Дике не только зародило в моей душе кое-какие эгоистические надежды, но и пробудило во мне бескорыстное, теплое чувство к бабушке. Мне кажется, что уже тогда я начал сознавать, что, несмотря на всю ее эксцентричность и странные выходки, в ней было что-то, внушающее уважение и доверие. И вот, несмотря на то, что в этот день она была так же резка, как и накануне, так же вела почти непрерывную ожесточенную войну с ослами да, к тому же, пришла в страшное негодование, когда какой-то молодой парень, проходивший мимо ее домика, подмигнул Дженет, стоявшей v окна (по мнению бабушки, это было для нее лично величайшим оскорблением), — я все-таки, продолжая не меньше прежнего бояться бабушки, чувствовал к ней гораздо больше уважения.

С мучительным беспокойством ждал я ответа мистера Мордстона на письмо бабушки, по всеми силами старался скрыть это и быть как можно приятнее и бабушке и мистеру Дику. Мы с ним, конечно, не раз уж пустили бы большой бумажный змей, будь у меня другая одежда, кроме той удивительной, в которую вырядили меня в первые день моего появления. Это одеяние приковывало меня по целым дням к дому, и только вечером бабушка, из гигиенических соображений, заставляла меня перед сном прогуливаться в течение часа по крутому морскому берегу.

Наконец, пришел ответ от мистера Мордстона, и бабушка объявила, к моему величайшему ужасу, что завтра он сам приедет сюда для переговоров с нею.

На другой день, все так же закутанный в мое удивительное одеяние, сидел я в ужасно возбужденном состоянии, то надеясь, то падая духом, и с трепетом ожидал, что вот-вот сейчас увижу мрачное лицо моего отчима.

Бабушка была лишь немного величественнее и суровее обыкновенного, а вообще я не замечал в ней никаких признаков волнения в ожидании гостя, наводившего на меня такой ужас. Она сидела у окна за работой, а я подле нее, перебирая в мозгу все возможные и невозможные последствия посещения мистера Мордстона. Так просидели мы почти до вечера. Обед все откладывали и откладывали на неопределенное время. Наконец бабушка, видя, что становится совсем темно, велела подавать на стол, как вдруг она забила тревогу по поводу появления ослов, а я, к своему величайшему удивлению и ужасу, увидел на седле мисс Мордстон: она, как ни в чем не бывало, въехав на своем осле на заветную зеленую лужайку, остановилась перед домом и стала оглядываться кругом.

— Прочь отсюда! — закричала бабушка, высунувшись из окна и грозя кулаком. — Вам тут нечего делать! Как смеете вы здесь ездить? Прочь, говорят вам! Вот какая наглая женщина!

Бабушка до того была возмущена хладнокровием, с каким мисс Мордстон взирала вокруг себя, что, по-моему, в эту минуту она совсем оцепенела и даже не в силах была произвести свою обычную вылазку против врага. Я воспользовался этой минутой, чтобы сообщить ей кто была приезжая, а также, что джентльмен, подходивший к обидчице, был сам мистер Мордстон. (Дорога сюда шла круто в гору, и он, очевидно, отстал от сестрицы.)

— Мне все равно, кто бы он ни был! — кричала бабушка, тряся головой и делая в окне отнюдь не гостеприимные жесты руками. — Я не позволю нарушать свои права собственности. Слышите! Убирайтесь, вон! Дженет, гоните прочь осла!

Я смотрел из-за бабушкиной спины на бой, неожиданно разгоревшийся на лужайке: осел, расставив ноги в разные стороны, оказывал сильное сопротивление, Дженет тащила его назад за поводья, мистер Мордстон толкал его вперед, мисс Мордстон колотила Дженет зонтиком, а соседние мальчишки, сбежавшиеся на это зрелище, выражали свой восторг громкими криками. Тут бабушка, заметив среди этих мальчишек юного злодея, погонщика ослов (несмотря на то, что ему едва минуло тринадцать лет, он был одним из самых закоренелых ее обидчиков), устермилась на поле битвы, бросилась на своего недруга, сшибла его с ног и, уцепившись за куртку, покрывшую ему голову, поволокла в сад, оставляя за собой борозды от его каблуков.

Притащив своего пленника в сад, где ему, казалось, были отрезаны все пути к бегству, бабушка стала кричать Дженет, чтобы она немедленно бежала за констеблем[46], который должен был тут же на месте произнести над преступником суд и расправу. Но подобное положение длилось недолго: ловкий мальчишка убежал с гиканьем, запечатлев на клумбах следы подбитых гвоздями сапог. Юный злодей мигом вскочил на своего осла и с торжествующим видом ускакал на нем.

В конце боя мисс Мордстон спустилась с седла и вместе со своим братцем ждала у крыльца коттеджа, когда наконец хозяйка дома удосужится принять их.

Бабушка, платье и волосы которой в пылу боя пришли в некоторый беспорядок, тем не менее очень величественно проследовала в дом. Она не обратила ни малейшего внимания на прибывших до тех пор, пока Дженет не доложила о них.

— Не уйти ли мне, бабушка? — весь дрожа, спросил я.

— Нет, сэр, — ответила она, — конечно, нет.

Говоря это, бабушка толкнула меня в угол подле себя и там загородила стулом. Я очутился словно в тюрьме или за решеткой в зале суда. В этом загороженном углу просидел я в продолжение всего свидания бабушки с Мордстонами; отсюда мне было видно, как они оба вошли в гостиную.

— Вначале я не знала, с кем имею удовольствие столкнуться, — начала бабушка. — Но я никому не позволяю ездить по лужайке. Ни для кого не делаю исключения, решительно ни для кого!

— Однако правила ваши довольно-таки неудобны для незнакомцев, — заметила мисс Мордстон.

— Вы так думаете?! — воскликнула бабушка.

Тут мистер Мордстон, очевидно опасаясь возобновления враждебных действий, вмешался в разговор.

— Мисс Тротвуд… — начал он.

— Прошу извинить меня, сэр, — прервала его бабушка, бросая на него пронзительный взгляд, — не вы ли будете тем самым Мордстоном, который женился на вдове моего покойного племянника Давида Копперфильда из блондерстоновских «Грачей»?… Хотя, признаться, не понимаю, почему эта усадьба называется «Грачами».

— Тот самый, — промолвил мистер Мордстон.

— Извините, сэр, если я скажу вам, что вы поступили бы гораздо лучше, оставив в покое бедную девочку: без вас она была бы гораздо счастливее.

Тут бабушка позвонила и, когда на звонок появилась Дженет, сказала ей:

— Передайте мой привет мистеру Дику и попросите его сюда.

До его появления бабушка, выпрямившись, сидела неподвижно и, хмуро смотря в стенку, сурово молчала. Когда пришел мистер Дик, бабушка представила его своим посетителям: «Мистер Дик, мой старый, задушевный друг, с мнением которого я очень считаюсь». Вторую половину фразы бабушка произнесла с особым ударением, повидимому, желая предостеречь старика от дурачества: он вошел в гостиную, глупо улыбаясь и покусывая указательный палец.

Бабушкино предостережение возымело действие: мистер Дик вынул палец изо рта и с важным, сосредоточенным видом присоединился к обществу. Бабушка кивнула мистеру Мордстону головой, и он снова заговорил:

— Мисс Тротвуд, получив ваше письмо, я счел, что долг справедливости к самому себе и уважения к вам…

— Благодарю вас, — перебила его бабушка, все еще пристально смотря на него, — обо мне вы можете не беспокоиться.

— Так вот, этот долг заставил меня предпочесть личное свидание письменному ответу, несмотря на все неудобства, связанные с таким путешествием, — продолжал мистер Мордстон. — Этот несчастный мальчик, убежавший от своих друзей и занятий…