— Валлиец, — кратко ответил Фред. Он едва видел сидящего перед ним Хэнка — глаза туманились, и все остальные органы чувств тоже.

— Это тот народ, что воспевает героев Харлеха? А что такое «Харлех»? Какой-нибудь город?

— Харлех — это где в 1468 году держалась героическая оборона от йоркистов… — Фред осекся. Блин, подумал он. Кошмар какой-то, не иначе.

— Погоди, я хочу записать, — говорил Хэнк, старательно корябая ручкой.

— Значит ли это, — спросил Фред, — что вы поставите жучки в дом и в машину Арктура?

— Да, причем с новой голографической системой; так лучше, и мы скорее узнаем все необходимое. Полагаю, тебе понадобится хранение и вывод данных. — Хэнк и это отметил.

— Возьму, что смогу, — пробормотал Фред, чувствуя, что совсем выпадает от таких веселых новостей. Скорей бы этот доклад закончился, подумал он. И глотнуть бы пару колес…

Сидевшее напротив смутное пятно все строчило и строчило, вписывая в ордер инвентарные номера всей высокотехнологичной аппаратуры, которая скоро, по получении добра от высокого начальства, окажется в распоряжении Фреда, — будет вести наисовременнейший мониторинг в его собственном доме, за ним же самим и следить.

Уже битый час Баррис пытался сварганить глушитель из обычных подручных материалов стоимостью не более одиннадцати центов. При помощи алюминиевой фольги и куска пенорезины ему это почти удалось.

В вечерней темноте на заднем дворике у дома Боба Арктура, среди буйно разросшихся сорняков и груд мусора, Баррис готовился выпалить из своего пистолета с надетым на него самодельным глушителем.

— Соседи услышат, — забеспокоился Чарльз Фрек. Он повсюду видел горящие окна — многие наверняка смотрели телевизор или забивали косяки.

— Здесь звонят, только когда кого-нибудь точно угрохают, — отозвался Лакман, пристроившись где- то вне поля зрения, но внимательно за всем наблюдая.

— В наш век, — мрачно произнес Баррис, — в том дегенеративном обществе, в котором нам приходится жить, при столь всеобщей развращенности, каждый достойный человек постоянно нуждается в пистолете. — Прищурившись, он выпалил из своего пистолета с самодельным глушителем. Чудовищный грохот на время оглушил всех троих. В дальних дворах залаяли собаки.

Улыбаясь, Баррис принялся разматывать фольгу с куска пенорезины. Похоже, он был страшно доволен.

— Н-да, вот это точно глушитель, — сказал Чарльз Фрек все еще держась за уши и прикидывая, когда заявится полиция. Целая череда машин.

— Вышло так, — объяснил Баррис, показывая ему и Лакману черные дырки, прожженные в пенорезине, — что он усилил звук вместо того, чтобы его приглушить. Но я сделал почти то, что требовалось. По крайней мере в принципе.

— А сколько стоит такой пистолет? — поинтересовался Чарльз Фрек. У него никогда не было пистолета. Несколько раз он заводил себе нож, но его все время тырили. Однажды нож сперла телка, пока Чарльз Фрек в ванной мылся.

— Немного, — ответил Баррис. — Б/у — около тридцати долларов. А этот как раз б/у. — Он протянул пистолет Чарльзу Фреку, но тот опасливо попятился. — Я тебе его продам, — пообещал Баррис. — Тебе непременно нужен пистолет. Чтобы обороняться от всех, кто станет тебе вредить.

— Таких слишком много, — с иронической ухмылкой заметил Лакман. — На днях я видел в «Лос- Анджелес Тайме» объявление. Там говорилось, что каждому, кто навредит Фреку особенно успешно, бесплатный радиоприемник дадут.

— Могу поменяться с тобой на тахометр Борга-Вагнера, — предложил Чарльз Фрек.

— Который ты стырил из гаража у соседа напротив? — спросил Лакман.

— Ну, тот парень тоже наверняка его стырил, — стал оправдываться Чарльз Фрек. По его несокрушимому убеждению, все, что хоть чего-нибудь стоило, первоначально так или иначе тырилось; это просто указывало на то, что данная вещь имеет стоимость. — По сути дела, — продолжил он, — этот сосед напротив не первый его стырил. Он уже минимум раз пятнадцать из рук в руки переходил. То есть это натурально крутой тахометр.

— Почем ты знаешь, что он его стырил? — поинтересовался у него Лакман.

— Блин, приятель, у него там в гараже восемь тахометров, и у всех обрезанные провода болтаются. То есть откуда они еще могли взяться? Какой мудак пойдет покупать себе сразу восемь тахометров?

— А я думал, ты цефаскопом занимаешься, — обратился Лакман к Баррису. — Ты что, уже закончил?

— Не могу же я днем и ночью с ним работать, — парировал Баррис. — Это слишком большой прибор. Мне нужен перерыв. — Хитрым складным ножиком он отрезал еще кусок пенорезины. — Вот этот будет абсолютно беззвучным.

— А Боб думает, ты с цефаскопом работаешь, — сказал Лакман. — Лежит там на кровати у себя в спальне и воображает, как ты его прибор чинишь. А ты тут из своего паршивого пистолета палишь. Разве ты не согласился с Бобом, что задолженная тобой квартплата должна компенсироваться твоей…

— Подобно хорошему пиву, — провозгласил Баррис, — сложная, кропотливая реконструкция поврежденного электронного блока…

— Ладно, давай пали из своего охрененного одиннадцатицентового глушителя, — перебил Лакман и рыгнул.

Вот я и огреб, подумал Роберт Арктур.

Он лежал на спине в мутном свете спальни, мрачно уставившись в пустоту. Рядом, под подушкой, лежал его специальный полицейский револьвер; при грохоте барри-совской пушки 22-го калибра, выпалившей в заднем дворике, Арктур машинально достал револьвер из-под подушки и положил поближе к правой руке. Мера предосторожности — против любой отдельной угрозы и всех сразу; сознательно он об этом даже не подумал.

Впрочем, его револьвер 32-го калибра мало чем мог помочь Арктуру против методов столь нечестных, как наглая порча его самого ценного и дорогостоящего имущества. Добравшись до дома после доклада Хэнку, он сразу же проверил всю остальную технику и нашел ее в порядке. Особенно машину — в подобных случаях всегда первым долгом машину. Что бы ни происходило и с чем бы это ни было связано, все это казалось крайне трусливым и подлым. Какой-то бесчестный и малодушный урод таился на периферии жизни, предпринимая в отношении Арктура косвенные выпады со скрытой, безопасной позиции. Даже не человек, а скорее что-то вроде ходячего, незримого воплощения их образа жизни.

А ведь было время, когда Арктур не держал под подушкой револьвера. Когда один псих в заднем дворике не палил черт знает зачем из своей пушки, когда другой псих — или, может статься, тот же самый — не переносил отпечаток коротухи в собственных паленых мозгах на немыслимо дорогой и ценный цефаскоп, который все обитатели дома плюс все их друзья любили и на который нарадоваться не могли. В прежние времена Боб Арктур вел свои дела совсем по-другому: была у него жена, очень похожая на всех прочих жен, две маленькие дочки, устойчивое домашнее хозяйство, которое ежедневно подметалось, мылось и освобождалось от мусора, мертвые газеты, которые даже не открывали, а только переносили от передней дорожки к мусорному баку — порой впрочем, успевая за это время что-нибудь прочитать. Но в один прекрасный день, вынимая из-под раковины электрическую машинку для приготовления «воздушной кукурузы», Арктур треснулся головой об угол кухонного шкафа. Резкая боль и порез на скальпе, столь нежданные и незаслуженные, невесть по какой причине сорвали всю паутину. До Арктура мигом дошло, что как раз к кухонному шкафу он никакой ненависти не испытывает. Ненавидел он только свою жену, двух дочерей, весь дом в целом, задний дворик с мотокосилкой, гараж, систему радиационного подогрева, передний дворик, ограду — короче, все это злоебучее место и каждого в нем живущего. Арктур решил развестись и свалить куда подальше. Очень скоро он так и сделал. И постепенно вписался в новую, мрачную жизнь, лишенную всего вышеперечисленного.