является симптомом группового умственного расстройства. Ваш муж никогда так не жил — он не страдал душевными болезнями. — Мэйджбум при этом весьма хмуро поглядел на Мэри.
Она остановилась.
— Откуда вам это известно? Вы ведь никогда ни с кем не встречались. А Чак был — да и сейчас — серьезно болен. В этом я нисколько не сомневаюсь. Ему присущи многие характерные для гебефреников черты… Он всегда уклонялся от социосексуальной ответственности. Я вам рассказывала о своих многочисленных попытках заставить его искать такую работу, которая гарантировала бы ему приемлемый доход. — Но, разумеется, Мэйджбум сам был сотрудником ЦРУ; вряд ли она могла ожидать проявлений сочувствия с его стороны в данном вопросе. Лучше, пожалуй, больше не касаться этой темы. Положение дел было настолько удручающим, что совсем необязательно было пересказывать историю ее взаимоотношений с Чаком.
Стоявшие по обе стороны от нее гебы — именно так они себя называли, исказив термин, обозначавший первоначально точный диагноз их душевной болезни, взирали на нее ничего не выражавшими глазами, глупо ухмылялись, ничего не понимая и не проявляя даже любопытства. Впереди нее медленно брел белый козел; Мэри и Мэйджбум остановились в нерешительности, ни он, ни она понятия не имели о козлах. Козел же, как ни в чем ни бывало, побрел дальше.
По крайней мере, отметила про себя, эти люди безвредны. Все они — гебефреники на всех возможных стадиях умственного расстройства, неспособные к агрессивным действиям. Однако на этом спутнике было немало иных душевнобольных, характеризующихся куда более зловещими сочетаниями признаков психических расстройств. Вот их-то и следовало более всего остерегаться. Она думала, в частности, о страдающих маниакально-депрессивными психозами[3], которые в своей маниакальной фазе могли быть в высшей степени опасными.
В маниакальном состоянии больные подвижны, неуживчивы, суетливы; мимика оживлена, речь ускорена, тембр голоса не соразмеряется с требованиями обстановки. Больные повышенно активны, мало спят, но при этом не испытывают усталости, жаждут деятельности, строят бесчисленные планы, которые тут же пытаются привести в исполнение, ничего не доводят до конца, отвлекаются. Реальных трудностей недооценивают. При выраженных маниакальных состояниях наступает расторможенность влечений, проявляющаяся в сексуальном возбуждении, говорливости и т. п. Вследствие крайней отвлекаемости внимания и суетливости мышление утрачивает целенаправленность, и суждения становятся поверхностными, хотя больные и могут проявлять тонкую наблюдательность. В большей мере страдает критика по отношению к собственным способностям и успехам не только в профессиональной области, но и в случайных сферах деятельности.
Для депрессивной фазы характерна немотивированная тоскливость, которая сочетается с двигательной заторможенностью и замедленностью мышления. Малая подвижность иногда переходит в депрессивный ступор. У депрессивных больных часто встречается неверие в собственные силы, идеи самообвинения; больные считают себя никчемными людьми, способными приносить своим близким лишь несчастья. С возникновением подобных идей связана опасность попыток к самоубийству. При глубокой депрессии больные с большой задержкой отвечают даже на самые элементарные вопросы. Сон нарушен, аппетит снижен.
Но существовала еще одна, более злокачественная категория больных, о которой было страшно даже вспомнить. Опасные действия маниаков обычно бывают импульсивными; в самом худшем случае они проявляются в виде вспышек ничем не сдерживаемого гнева, кратковременного буйства. Больной крушит все и вся вокруг себя, набрасывается на всех без разбору. Но такие приступы быстро проходят. Совсем иначе ведут себя параноики[4] От сообразительного и проницательного параноика можно ожидать приведенной в определенную систему постоянной враждебности; она не ослабевает со временем, наоборот, становится все более изощренной и преднамеренной. Параноику свойственна холодная расчетливость и углубленный анализ. У него есть весомые причины для своих поступков, а каждый его шаг лишь часть осуществления общего замысла. Его враждебность может быть не столь яростной, чтобы бросаться в глаза. Она проявляется незаметно, исподволь, но в конце концов ее стойкость и долговечность раскрываются в глубоком контексте в течение курса лечения. Потому что для таких людей, прогрессирующих параноиков, излечение, или даже временная рассудительность, фактически невозможны. Подобно гебефреникам, параноик находит возможность стабильной и постоянной, но абсолютно неверной адаптации к окружению.
И, в отличие от страдающих маниакально-депрессивными психозами, гебефренией или простой кататонической шизофренией, действия параноика могут показаться целесообразными. Чисто внешне, рисунок логической аргументации кажется цельным, непротиворечивым. Однако, за этим фасадом, параноики страдают самым сильным из умственных расстройств, отмеченных у людей. Они не способны к сопереживанию, к состраданию. Из чего следует, что для них другие люди на самом деле как бы и не существуют — это просто способные к перемещению в пространстве объекты, которые так или иначе задевают или не задевают их благополучие. В течение многих десятков лет модно было утверждать, что параноики не способны любить. Но оказалось, что это не так. Параноик может испытывать любовь в полной мере — как нечто даваемое ему другими, так и чувство со своей стороны. Но в этом-то и заключается небольшой подвох.
Параноик испытывает чувство любви как разновидность ненависти.
— В соответствии с моей гипотезой, — сказала Мэри Мэйджбуму, — несколько подвидов психических расстройств на этом спутнике служат аналогами классов или, скорее, каст древней Индии. Обитатели этого поселка, гебефрении, в этом случае будут эквивалентом неприкасаемых. Страдающие маниакальным психозом — каста воинов, не ведающих страха. Одна из наивысших каст.
— Или самураи, — сказал Мэйджбум. — Как в Японии.
— Верно, — сказала Мэри. — Параноиков правильнее классифицировать как больных параноидальной шизофренией. Они будут выполнять функции касты брахманов — жрецов и государственных деятелей. В их ведении находится разработка политической идеологии и социальных программ — им свойственен широкий кругозор, охватывающий всю планету. Простые шизофреники[5]… — Мэри задумалась, — … они соответствуют касте поэтов, хотя для некоторых из них характерны религиозные прозрения — как и для гебов. Среди гебов, однако наблюдается тенденция к появлению святых отшельников, в то время как из рядов шизофреников рекрутируются догматики. Те из них, у кого простая шизофрения проявляется в вяло текущей, так называемой полиморфной форме[6], будут созидательными членами общества, выдвигающими новые идеи. — Она задумалась, пытаясь вспомнить, какие еще другие категории душевнобольных могут существовать. — Здесь должны быть и такие больные, чьи психические расстройства являются развитыми формами более умеренных, чем перечисленные мною раньше, неврозов. Больные, для которых характерны навязчивые состояния принудительного характера, так называемые обсессии[7], вызванные расстройством функционирования промежуточного мозга. Такие люди будут клерками, мелкими канцелярскими служащими, священнослужителями самых низших рангов. Таким больным отказано в оригинальности мышления, однако их консерватизм будет уравновешивать радикализм полиморфных шизофреников и придавать обществу устойчивость.
Для простой формы шизофрении характерны появление замкнутости, необщительности, молчаливости. Больные теряют интерес к своей работе, к жизни и делам своих близких, друзей, нередко поражают окружающих тем, что ими овладевает интерес к областям знаний, к которым ранее они не проявляли никакого влечения. Они становятся равнодушными ко многому из того, что раньше естественным образом их волновало, и, наоборот, повышенно чувствительны к пустякам. Одни больные при этом перестают уделять обычное внимание своему туалету, опрятности, опускаются, становятся вялыми; другие — несколько напряженными, суетливыми, куда-то все уходят, что-то делают, о чем-то напряженно думают, не делясь с близкими всем тем, что их в это время занимает. Нередко вместо простых ответов на задаваемые вопросы отвечают длинными путаными рассуждениями, бесплодным мудрствованием, лишенным конкретности.
— Из сказанного вами следует, — заметил Мэйджбум, — что из этого может что-то и получиться. А как такое общественное устройство отличается от того, что сложилось у нас на Земле?
На какое-то время Мэри задумалась над этим вопросом. Вопрос был неплох.
