— Как сможете, так и приходите.

— Вы оба удивительные!

— Так ему и передать?

— Что считаю вас замечательными людьми? Так и передайте.

Марта рассмеялась.

— Да нет. Что вы придете побеседовать с ним на эту тему.

— Я не осмеливался вас даже попросить. Скоро каникулы. У меня будет много времени.

Незаметно — привычным путем — они добрались до того места, где старые кварталы как бы ощупью подступали к новым. Два города: европейский — властный, шикарный, с высотными домами, банками, дорогими магазинами, правительственными учреждениями, широкими, прямыми, ярко освещенными улицами с нескончаемым потоком машин — и африканский, арабский, — прижавшийся к земле, запутанный лабиринт, полный тайны, несмотря на упрямое кишение толпы, — сходились на этом рубеже, причем первый продолжал царить над пространством, плыть по реке истории, второй же словно укоренялся во времени, насыщаясь вечностью; везде, кроме, естественно, этой узкой полоски, где пространство теряло свою силу, а время — истинность. Здесь можно было встретить дом в мавританском стиле, с аркадами, выходящий прямо на шумный проспект, а на выходе из тесной извилистой улочки увидеть мастерскую по ремонту телевизоров и стиральных машин; в самую обычную пекарню, иногда босиком, шли мальчишки, неся на голове подносы с лепешками, и тут же, рядом, офицеры в фуражках, в новой, с иголочки, военной форме; нередко попадалась женщина, вовсе не обязательно пожилая, в тонкой белой накидке, какая принята у мусульман, шедшая бок о бок с другой, вовсе не обязательно молодой, в наряде, в каком Щеголяют в Париже или в Риме. Не говоря уже о ручной тележке, соперничающей с «мерседес-бенцем», или о публичном каждении — как еще назвать то, чем занимается вон тот тип в штанах с напуском и в сандалиях из алжирского ковыля, размахивающий цепью, на конце которой болтается курильница с благовониями, дым от которых поднимается к вашему носу, просачивается в окна домишек; парень хочет за одно су одарить вас благословением, для чего ему приходится перекрикивать доносящиеся из репродукторов на минаретах призывы, к молитве, разумеется, — содержать муэдзинов, вероятно, оказалось государству не по средствам.

Марта и Жан-Мари прошлись немного по старому городу.

— Вы можете на меня рассчитывать.

— Спасибо.

— Хакиму тоже будет приятно. Я уверена.

Они остановились на углу улицы, полого спускавшейся к самым древним городским кварталам. Марта как раз и жила в одном из этих кварталов.

— Не откладывайте особенно.

Жан-Мари дружески помахал рукой и отправился к себе, а новый город. Но через несколько шагов, повинуясь внезапному побуждению, оглянулся. Силуэт женщины в голубом промелькнул вдали, на пестром фоне мозаик медресе. Некоторое время он провожал Марту взглядом, достаточно долго, пока та не скрылась за поворотом, и успел заметить, какая у нее горделивая походка, посадка головы, но это горделивость не королевы, а простой женщины, и от этой мысли его сердце переполнилось смутной, непонятной тревогой.

Дома Марта обнаружила накрытый стол. Внезапный приступ смеха не позволил ей вымолвить ни слова. Давясь от смеха, Марта повалилась на стул, который пододвинул ей Хаким Маджар. В знойную пору на нее часто находили такие приступы неудержимого веселья. Она сама не знала, отчего это происходит. Помнится, когда впервые, прямо с корабля, она попала в восточные бани и на нее дохнуло паром, Марта в замешательстве, чуть ли не теряя сознание, начала пробираться сквозь толпу голых женщин, и тут с ней случился приступ бешеного смеха, и чем жарче становилось, тем сильнее ее разбирал смех.

Марта прерывисто дышала, широко раскрыв рот; нагнувшись к Марте, Хаким не сводил с нее глаз.

Проведя ладонью по лбу, похлопав себя по щекам. Марта немного успокоилась. Не поднимаясь со стула, она обхватила голову Хакима руками. Хаким выпрямился. Марта повисла у него на шее, не отпускала. Слегка придерживая Марту, он принялся покачивать ее, как бы убаюкивая. Поцеловал волосы, ухо — Марта не отстранилась. Наоборот, прижалась к нему, словно котенок, нашедший хозяина. Хаким донес ее до стола, бережно, как будто она и правда котенок, опустил на стул.

— Все готово. Можно кушать. Если есть желание.

Страстный взор направленных на нее темных глаз не мог не взволновать молодую женщину. Вдруг Хаким вышел из комнаты.

Когда вскоре он вернулся с салатницей, Марта сказала:

— Угадай, кого я только что видела.

Он посмотрел на потолок, как если бы именно там надеялся прочитать ответ.

— Нет, не могу догадаться, — промолвил Хаким, оторвавшись наконец от созерцания потолка. — Кого?

— Эмара.

— Эмара, учителя?

— Да.

— Ну и как он? Готовится к отъезду?

Расположившись напротив, он, не прерывая разговора, накладывал ей на тарелку еду.

— Нет.

— Мне, однако, кажется…

— У него и в мыслях такого нет.

Хаким недоверчиво на нее глянул. Он был так удивлен, что Марта развеселилась:

— Нет, серьезно. Он сам сказал.

Забавно было видеть, как недоверие на его лице сменилось удовлетворением.

— Жан-Мари хочет остаться в Алжире, даже летом никуда не поедет. Он разузнал о нищенствующих братьях, хочет о них с тобой потолковать. У него, по-видимому, свои расчеты.

На этот раз Хаким призадумался.

— Вроде он не похож на тех французишек, что суют свой нос всюду из одного только любопытства. Он не такой, сам знаешь.

— Я и не спорю.

Марта засмеялась.

— Не споришь? Значит, договорились.

— А если ему захочется сопровождать нас во время одной из наших вылазок?

— Как это?

Теперь уже очередь Марты была замолкнуть в изумлении.

— Ему это вполне может взбрести в голову.

Марта прекратила есть и, покусывая губы, размышляла.

— Но, в конце концов, что тут плохого?

— Ничего, кроме того, что он не представляет себе, как, впрочем, и все вы, что такое наши деревни. Зрелище малоприятное, ты уж мне поверь. Сомнительное удовольствие — гостить несколько дней кряду у феллахов, которым нечем даже вас накормить. С непривычки прием может показаться не в меру суровым. Ты, Мики, не подозреваешь, до какой степени одичания могут дойти люди. Если кто неподготовленным попадает в такую обстановку, он рискует просто-напросто потерять веру в человека. Ладно, мы отвлеклись, — заключил он примиряюще.

— Ты славный парень, Хаким, и Эмар тоже человек честный.

— Тоже честный, говоришь?

— Тоже, — улыбнулась Марта.

Они молча продолжили трапезу. Хаким Маджар, по-видимому, размышлял о сказанном, а посерьезневшая Марта время от времени украдкой на него поглядывала.

Поев, он сразу поднялся, сказав жене, что должен уйти. Она слегка изменилась в лице, однако ни о чем не стала спрашивать — Марта никогда в таких случаях ни о чем не спрашивала. Но сейчас она подошла