явившуюся напомнить ему о вырванном у него под давлением обещании изгнать Мазарини. Он выставляет ее за дверь.
«Извольте удалиться, господа, извольте удалиться!» — бросает он, вырвав текст обращения из рук президента Немона, который потом будет горько жаловаться на подобное обращение, столь не похожее на то, коим короли ранее удостаивали лиц, занимающих такое положение, как он.
Шестого апреля король находится в Жьене. Там он узнаёт о прибытии Конде, который идет на Блено, где расквартирована королевская пехота. У Месье принца 12 тысяч солдат, а у Тюренна — в три раза меньше. Жьен охватывает паника, все уже видят короля пленником мятежников и в спешке пакуют имущество, чтобы бежать в Бурж. Король вскакивает в седло, чтобы сражаться. Тюренн идет ва-банк. Он устраивает ловушку колоннам Месье принца на дороге к Блено, идущей между двумя болотами и лесом, где он прячет свои пушки. Конде, чтобы избежать тяжелых потерь, отступает и 11 апреля возвращается в Париж. Жалкий финал Великого Конде уже не за горами.
«Господин маршал, — скажет со слезами на глазах Анна Австрийская Тюренну, — вы спасли государство и во второй раз вернули корону моему сыну».
Последний акт Фронды разыгрывается 2 июля в предместье Сент-Антуан. Действующие лица — всё те же: Тюренн защищает короля, а Конде — самого себя. Соотношение сил изменилось: у первого 12 тысяч солдат, у второго — только пять.
С возвышенности Шарон можно было наблюдать за началом уничтожения мятежников, оттесненных к стенам Парижа. Но внезапно распахиваются Сент-Антуанские ворота и семь пушек Бастилии одновременно открывают огонь по королевским войскам. Сделано это было по приказанию герцогини де Монпансье, дочери Гастона, именуемой Великая мадемуазель, которая с давних пор лелеяла мечту сочетаться браком с королем, но при этом отличалась наивностью, уступающей размерами лишь длине ее носа и величине ее состояния. «Этот пушечный залп убил ее мужа», — иронизирует Мазарини. А Конде едва успевает с остатками своих войск укрыться за стенами Парижа, где вскоре становится всем ненавистным.
Двумя днями позже банда его приверженцев, ранее уже уничтожившая сотню магистратов, поджигает ратушу, где собрались преданные королю члены городского управления.
Чаша терпения парижан в очередной раз переполнена. Все требуют возвращения короля, и Конде бежит из Парижа. Он возглавляет испанские войска во Фландрии, совершив, таким образом, предательство, за которое будет заочно приговорен к смерти и лишен имени Бурбона и ранга принца крови.
Исполнение сего приговора лишило бы человечество произнесенной Боссюэ[27] 24 года спустя восхитительной надгробной речи, каковая, по словам Шатобриана, являет собой вершину человеческого красноречия.
Двадцать первого октября 1652 года, после тринадцати месяцев отсутствия, Людовик возвращается в Париж, где его как спасителя встречают факельным шествием. 25-го числа герцог Орлеанский объявляет о своей покорности королю. 26-го Людовик пишет всё еще находящемуся в изгнании Мазарини: «Мой кузен, пришло время положить конец тем тяготам, кои вы согласились переносить из любви ко мне».
Кардинал медлит, чтобы заставить всех желать его возвращения. Лишь 6 февраля 1653 года прибывает он в Париж. Это кокетство принесло свои плоды. Никогда еще не слышал он таких восторженных приветствий. Народ забыл про то, что называл его «сицилийским негодяем».
Однако пройдет еще пять месяцев, прежде чем закончится этот пятилетний кошмар. В июле трое последних знатных мятежников, Конти, герцогиня де Лонгвиль и принцесса де Конде, капитулируют в Бордо. Фронда окончится.
Но итог этой странной череды мятежей, названных именем детской игры, ужасен.
По современным данным, за пять лет Франция, по всей вероятности, потеряла два миллиона жителей и ее население сократилось с двадцати до восемнадцати миллионов. Казна пуста, государственный долг — огромен. Опустошены целые провинции. Шестьдесят тысяч нищих скитаются по Парижу. По разным оценкам, каждый седьмой (а может быть и шестой) парижанин живет в ужасающей нищете.
Танцор
Однако эта череда трагических событий мешает жить далеко не всем.
Людовик, не зная даже, что сулит ему следующий день и сохранит ли он свою власть, продолжает танцевать. В 1652 году в «Балете празднеств Вакха» он исполняет не менее шести ролей, появляясь поочередно в образах драчливого пьяницы, колдуна, разъяренной вакханки, преследующей Орфея, ледяного человека, титана и музы. Подобная смена обличий в ту пору уже никого не смущает.
В следующем году он продолжает перевоплощаться на сцене театра Пти-Бурбон, который вмещает три тысячи зрителей и который, когда играет король, девять вечеров подряд заполняется до отказа, давая возможность посетить это зрелище тридцати тысячам парижан.
Филипп Боссан[28], который приводит эти подробности, задается вопросом: быть может, все государи-лицедеи были безумны? Вовсе нет, заключает он, эти публичные выступления были частью карнавала, каковой в то время принимался всерьез, ибо создавал осязаемый образ вывернутого наизнанку мира и общества.
Что касается короля, то все единодушно признают, что пережитые потрясения сделали четырнадцатилетнего подростка до времени взрослым, внушив ему ненависть к всякого рода смуте и усилив уже и ранее неоднократно выказываемый им вкус к власти.
В 12 лет он подписывает письмо, дарующее прощение Тюренну. И даже если король не сам его составил, то сам публично прочел его, а это не может не содействовать пониманию происходящего в мире.
Шестого марта, за полгода до своего совершеннолетия, он пишет виконту де Тюренну письмо, в коем уведомляет адресата, что вскоре ему будет присвоено неслыханное в военной истории звание генерального маршала: «Я прощаю вам и готов забыть все сделанное вами ранее при условии, что вы немедленно откажетесь от каких бы то ни было сношений и договоров, заключенных с моими врагами. Я дарую вам свободный доступ ко двору, где я желаю видеть вас, дабы заверить вас в том, что я не держу на вас обиды за действия, предпринятые вами против меня».
Тогда же граф де Паллюо[29] в письме к Мазарини замечает, что видит в этих рассуждениях Людовика зрелость 25-летнего человека.
Кардинал же с радостью угадывает в своем крестнике величайшего из правивших Францией на протяжении веков королей и дает понять, что он также причастен к сему величию, ибо сделал всё от него зависящее для воспитания будущего монарха.
Действительно, как только воцаряется мир, Мазарини вместе с королевой ставит своей задачей внести в воспитание крестника то, чего не допускала царившая во время Фронды анархия, то есть заняться «раскруткой» короля. Эти двое ведут себя как настоящие «пиарщики» в ту пору, когда рекламы не было еще и в помине.
Принцип таков: король должен показывать себя, и показывать по-королевски, так, чтобы все видели в нем именно короля. Все его слова и жесты должны создавать впечатление величия, безмерно возвышающего его над простыми смертными.
Рецепт не нов, но с такой неукоснительностью он исполняется во Франции впервые.
Окружающая короля обстановка должна быть великолепной. А что касается самого монарха, то его первейшей задачей станет постоянно быть на виду. С этого времени и на протяжении шестидесяти лет король неизменно будет окружен неслыханным блеском и роскошью. В обществе, на 80 процентов неграмотном, видимый образ важнее написанного слова, а зрелище важнее слова произнесенного.
Постепенно создается аллегорический церемониал, первейшим символом которого является солнце, ибо в глазах народа король должен выглядеть высшим существом не только в силу своего ранга, но, в отличие от его предшественников, по самой своей сущности. Именно в таком духе устроена церемония коронации.
