плохого урожая «волнения» распространяются на Нормандию, Анжу, Гиень, Лангедок, Руэрг, Прованс, Дофине.

В эти возмущения вовлечены все классы, от сеньоров до крестьян. В ту пору говорили: «Король ничего не знает» — и возлагали вину на всех, кто так или иначе был связан со сборщиками налогов. А что, собственно, знал король? Ему шел двенадцатый год.

Вина возлагается на королеву, а еще более — на Мазарини, которого вскоре станут ненавидеть еще сильнее, чем некогда Ришелье. Страну охватывает страстное желание мира, а победа при Рокруа позволяет надеяться, что мир этот не за горами. Однако начавшиеся в 1644 году в Мюнстере и Оснабрюке переговоры затягиваются, а военные действия продолжаются.

Финансовая пропасть всё углубляется, появляются всё новые налоги. Отчаяние охватывает все слои населения. Первый президент парижского парламентах[15] Матьё Моле официально выступает против истощающей Францию нескончаемой войны.

Намечается конфликт между королевской властью и теми, кто занимает промежуточное положение, а именно королевскими оффисье[16], которые являются собственниками наследственных, а точнее, покупаемых у государства должностей. Со времен Генриха IV (1594–1610) эти должности облагаются налогом, называемым полеттой — по имени его изобретателя финансиста Поле, — который выплачивается раз в девять лет и гарантирует передачу должности наследникам.

Текущий договор полетты истекает 31 декабря 1647 года, в последний день того года, когда Людовик XIV стал играть на лютне. Мазарини, дабы хоть с этой стороны не испытывать беспокойства, следовало бы оный договор возобновить. Но он медлит.

Уже в январе 1648 года появляются первые признаки гражданской войны, причины коей кроются в войне внешней. Она продлится пять лет и принесет неисчислимые бедствия. Смута эта, начавшаяся, когда Людовику было девять лет, оставит в его душе неизгладимый след и неискоренимую ненависть к любым распрям.

С 7 по 9 января 1648 года несколько сотен торговцев с улиц Сен-Дени и Сен-Мартен протестуют перед Дворцом правосудия против эдикта, согласно которому здания, построенные на территории королевского домена без разрешения, облагаются налогом. Опасаясь расправы, президент парламента укрывается в часовне Сент-Шапель на острове Сите.

В субботу 11-го направляющуюся на богослужение в собор Парижской Богоматери королеву осаждает толпа из двухсот женщин и с воплями следует за ней до собора. В ночь с 11-го на 12-е на улице раздаются выстрелы. 12-го излечившийся от оспы Людовик должен идти в собор, дабы возблагодарить Господа за выздоровление. Вид сопровождающего его внушительного отряда телохранителя лишь усугубляет недовольство толпы.

В последующие дни то тут, то там вспыхивают волнения.

Одиннадцатого января торжественное заседание парламента, на котором Людовик утверждает вызвавший недовольство эдикт, проходит весьма бурно. Девятилетний король убеждается в существовании шумной оппозиции. На следующий день парламент отменяет этот зарегистрированный под давлением эдикт.

Волнения на несколько недель стихают, но лишь до того момента, пока Мазарини не начинает подливать масла в огонь.

В апреле, после трехмесячного раздумья, Мазарини решает, наконец, возобновить полетту и якобы для пополнения государственной казны сокращает почти на 50 процентов доходы всех королевских оффисье, за исключением парламентских, ибо, опасаясь их противодействия, желает привлечь их на свою сторону. Но эта хитрость шита белыми нитками и лишь подталкивает всех оффисье к своего рода священному союзу. Протест становится всё более решительным.

Шестнадцатого мая «постановлением союза» члены парламента объединяются с обобранными оффисье, а Мазарини предлагает избрать депутатов, чтобы во Дворце правосудия, в палате Людовика Святого обсудить с ними вопрос «реформирования государства».

Шестнадцатого июня в Пале-Рояле[17] канцлер сообщает членам парламента об отмене их решения и приказывает им более не вмешиваться в дела государства.

В тот же день поддержанные парижанами члены парламента утверждают «постановление союза» и собираются в палате Людовика Святого.

Тридцатого июня Анна Австрийская, будучи не в состоянии сопротивляться, скрепя сердце делает вид, что соглашается с решением членов парламента.

С 30 июня по 9 июля ими подготовлены 27 статей хартии, в соответствии с каковыми создается власть, противостоящая королевской и парализующая деятельность последней.

Регентша и кардинал не в силах противостоять им. Армия стоит на границах, чтобы сдерживать продвижение испанцев. Но даже не будь она занята, ничто не могло бы гарантировать ее покорности, ибо ее командиры ненадежны. Такой принц крови, как Конде, такой иностранный принц, как Тюренн[18], их генералы — все они являются теми самыми феодалами, в противоборстве с коими создавалась монархия, начиная с Гуго Капета и включая Ришелье. Король должен сдерживать их претензии и одновременно добиваться их поддержки. В те времена бесконечных войн при отсутствии средств массового уничтожения, которые сводят на нет значение воинской доблести, человеческий фактор играет решающую роль, ибо ничто не может заменить великого полководца. И так будет на протяжении всего царствования: с теми же солдатами Вильруа неизменно терпит поражение, а герцог Вандомский всегда остается победителем. Верность же Месье принца — победителя при Рокруа, первейшего полководца в Европе — отнюдь не гарантирована. Он подозрителен, высокомерен, алчен, очень импульсивен, порой непредсказуем. Вывести его из себя может любой пустяк, и в таком состоянии он способен на всё.

Мазарини делает вид, что принимает диктат «мантий» — так называют членов парламента, ибо свои обязанности они отправляют в мантиях.

Тридцать первого июля Анна Австрийская в присутствии короля вновь проводит торжественное заседание, в ходе которого требования парламента становятся ордонансами [19], что в корне противоречит решению, принятому на заседании 16 января. «Мантии» торжествуют, ибо видят в этом уничижение королевской власти.

Но три недели спустя, 21 августа, действия Месье принца, ставшего Великим Конде, полностью меняют расклад сил. При Лансе, в Па-де-Кале, он разбивает испанцев, как и четырьмя годами ранее при Рокруа. Север страны освобожден, и армия может теперь двинуться в Париж, дабы навести там порядок.

Людовик, которому вскоре исполнится десять лет, замечает, быть может, по чьей-то подсказке: «Этим господам в парламенте сие точно придется не по вкусу».

Но Анна Австрийская и Мазарини слишком торопятся действовать. Воспользовавшись торжественным богослужением, состоявшимся в соборе Парижской Богоматери в честь этой победы, они приказывают арестовать в парламенте зачинщиков, в том числе и почтенного советника Брусселя, семидесяти пяти лет от роду[20], который по тем временам считался уже глубоким стариком.

Суровая добродетель Брусселя, неутомимого и неподкупного обличителя злоупотреблений, сделала его народным кумиром. Слова, адресованные им своим коллегам, предельно ясны: «Да, господа, бывают ситуации, когда неповиновение государям оказывается лучшим способом служить им». Этот софизм вызывает бурный восторг присутствующих.

На следующий день Париж покрывается баррикадами. Анна, вне себя от ярости, вынуждена всё же освободить Брусселя, которого она хотела бы «задушить собственными руками», как пишет, на сей раз ничего не выдумывая, Дюма в «Трех мушкетерах». Но регентша не признает себя побежденной.

Двенадцатого сентября, чтобы не подвергаться риску оказаться в заложниках у мятежников, она уезжает в Рюэль вместе с Мазарини, королем и его братом и приказывает идти на Париж четырем тысячам наемников Конде, первыми прибывших в Иль-де-Франс.

Париж напуган, но не сдается: народ вновь берется за оружие. Конде понимает, что четырех тысяч солдат недостаточно для того, чтобы овладеть Парижем. Кипя от возмущения, Анна всё же решает пойти на уступки, чтобы выиграть время.

Двадцать второго октября, уязвленная до глубины души, она соглашается придать силу закона