схож с твоим? Да, сударыня (это уже капитанше), у нашей миледи имеется турецкий или персидский наряд, и даже еще богаче, я думаю, чем тот, о котором здесь говорилось.

— Ну нет, — возразила моя девица. — Богаче платья моей госпожи быть не может! Оно было все расшито золотом и бриллиантами, а головной убор — не помню, он как-то назывался по-особенному, — так и сверкал; столько в нем было драгоценных камней, да и в волосах тоже!

Никогда прежде присутствие доброго моего друга квакерши не бывало мне в тягость, но в эту минуту я дала бы несколько гиней, чтобы от нее отделаться; ей показалось любопытным сравнить оба наряда, и она с полным простодушием принялась описывать мой; больше же всего я боялась, как бы она не вздумала заставить меня показать его, на что я решила ни в коем случае не соглашаться. До этого, впрочем, дело не дошло, и квакерша лишь попросила мою девицу описать тюрбан, или головной убор; та описала его с большим искусством, а квакерша и скажи, что мой тюрбан точь-в-точь такой же! После того как, к величайшей моей досаде, был обнаружен еще ряд подобий между туалетом Роксаны и моим, дамы не преминули обратиться ко мне с просьбою показать мой наряд; всеобщее желание его увидеть было так сильно, что они сделались просто назойливы.

Я всячески отнекивалась, но затруднялась найти предлог для отказа, как вдруг мне пришло в голову сказать, что наряд мой вместе с другими платьями, в коих у меня, меньше всего надобности, уложен в сундук, который я подготовила для отправки на судно; зато, если мы в самом деле поплывем в Голландию вместе (чего я ни в коем случае решила не допускать), тогда, сказала я, как только я разберу вещи, я сама явлюсь перед ними в этом наряде; но только, прибавила я, не ждите, чтобы я вам сплясала в нем, как эта ваша леди Роксана.

Уловка моя удалась вполне, и я наконец вздохнула свободнее. Словом, — чтоб не затягивать рассказа, — я выпроводила своих гостей (правда, на целых два часа позже, чем мне бы того хотелось).

Как только они ушли, я кинулась к Эми и дала выход своему исступлению, пересказав ей все, что было; вот видишь, сказала я ей, сколько вреда причинил один твой неосторожный шаг и как из-за него мы чуть было не попали в такую беду, из какой нам, верно, никогда бы уже не выбраться! Эми и сама расстроилась не меньше меня и, в свою очередь, дала выход чувствам, принявшись честить мою злополучную дочь на все лады, называя ее проклятой девчонкой, дурой (а то и еще более крепкими прозвищами). Но тут вошла моя добрая, честная квакерша и положила конец нашему разговору.

— Ну, вот, — говорит она с улыбкой (ибо ей всегда была свойственна спокойная веселость духа), — наконец-то ты избавилась от своих гостей! Я пришла тебя с этим поздравить, ибо видела, что они сильно тебя утомили.

— Что верно, то верно, — сказала я. — Эта глупенькая девица совсем нас замучила своими кентерберийскими историями[130]; мне казалось, что этому конца не будет.

— Она, однако же, как я заметила, ни минуты от нас не скрывала, что была всего лишь судомойкой.

— Да, да, — сказала я, — судомойкой в игорном доме или притоне, да еще в том конце города; нашла, чем хвастать перед нами, добропорядочными горожанками!

— А мне все сдается, — сказала квакерша, — что она поведала нам всю эту длинную историю неспроста; у нее, должно быть, что-то на уме. Да-да, я не сомневаюсь, что это так!

«Если ты не сомневаешься, — подумала я, — то я уж и подавно не сомневаюсь; но только по мне было бы несомненно лучше, если бы ты сомневалась».

— Что же у нее может быть на уме? — спросила я вслух. — «Да и когда придет конец моим тревогам?» (это, разумеется, про себя). Затем я принялась расспрашивать мою милую квакершу, что она имеет в виду и отчего ей кажется, будто за речами молодой девушки непременно что-то кроется.

— И какой такой толк ей в том, чтобы все это рассказывать мне? — заключила я.

— Помилуй, — возразила добрейшая квакерша, — если у нее есть какие виды на тебя, то это не мое дело, и я вовсе не намерена что-либо у тебя выпытывать.

Слова ее меня встревожили еще больше: не то, чтобы я боялась довериться этому добродушнейшему существу, даже если бы она и заподозрила правду, но моя тайна была такого рода, что я не хотела бы ее поверять никому. Однако, как я сказала, ее слова меня немного напугали; поскольку я от нее до сих пор таилась, мне хотелось бы и на будущее сохранить свою тайну, впрочем, она кое-что почерпнула из речей моей девицы и смекнула, что все это имеет прямое касательство ко мне; следовательно, мои ответы вряд ли могли удовольствовать столь проницательную душу. Два обстоятельства, правда, служили мне некоторым утешением: первое, что моя квакерша не отличалась любопытством и не стремилась что-либо разнюхать, а второе, что, даже если бы она узнал» все, то не стала бы мне вредить. Но, как я уже сказала, она не могла пропустить мимо ушей кое-какие совпадения, такие, как, например, имя госпожи Эми и подробное описание турецкого наряда; ведь в свое время, как уже говорилось выше, я показывала его моей доброй квакерше, и он произвел на нее изрядное впечатление.

Конечно, я могла бы обратить все дело в шутку и тут же при квакерше приняться поддразнивать Эми, допрашивая ее, у кого же это она жила до меня? Но, к несчастью, мы не раз при квакерше говорили о том, как давно Эми находится у меня в услужении, и — что хуже того — я как-то обмолвилась, что некогда проживала на Пел-Мел; так что слишком уж много получалось совпадений. Одно обстоятельство, впрочем, было в мою пользу, а именно рассказы девчонки о богатстве, которого якобы достигла госпожа Эми; по ее словам, у той даже имелся собственный выезд. А так как женщин, носивших фамилию «Эми», сколько угодно, не было оснований думать, что моя служанка Эми и есть та самая госпожа Эми, фаворитка леди Роксаны. Ведь моя Эми, разумеется, держать собственный выезд не была в состоянии; так что если у нашей, милой и доброй квакерши и зародились какие подозрения, то они должны были тут же рассеяться.

— Но что было труднее всего — это выбить из головы квакерши мысль, будто у моей девицы что-то на уме. Это ее убеждение встревожило меня не на шутку, тем более, когда она сообщила, что, описывая мой турецкий наряд, она заметила у девушки все признаки душевного волнения, которое еще больше усилилось после того, как я, несмотря на их просьбы, не захотела его показать. По наблюдениям квакерши, та несколько раз была на грани того, чтобы выдать свое смятение, и на глаза у нее навертывались слезы; кроме того, она, квакерша, даже слышала, как та пробормотала что-то себе под нос — то ли, что она уже все знает, то ли что вскоре узнает, — толком квакерша расслышать не могла. После же моих слов, что турецкий наряд уже уложен и что я его покажу, когда прибудем в Голландию, та будто бы произнесла вполголоса, что ради одного этого она непременно поедет с нами.

Когда квакерша закончила свой рассказ, я сказала:

— Я тоже заметила кое-какие странности в разговоре и повадках этой девицы, а также, что она, по всей видимости, отличается неумеренным любопытством. Вместе с тем я, хоть убей, не понимаю, к чему клонились ее разговоры!

— Не понимаешь? — воскликнула квакерша. — Но ведь это совершенно ясно: она подозревает, что ты — та самая Роксана, которая плясала в турецком наряде, однако полной уверенности у нее в том нет.

— Неужто она может так думать? — возразила я. — Да если бы я это знала, я бы ее мигом успокоила.

— Разумеется, думает! — подхватила квакерша. — Да я сама, сказать по чести, начала было склоняться к тому же. Но, видя, что ты не придаешь никакого значения ее словам, а также из твоих замечаний, уверилась в противном.

— И вы могли так подумать? — спросила я в сердцах. — Это весьма для меня прискорбно. Как, неужели вы могли принять меня за актерку за французскую комедиантку?

— Помилуй, — отвечала мой честный, добрый друг квакерша. — К чему преувеличивать? Когда я услышала, что ты ее осуждаешь, я поняла, что этого не могло быть. Но как было не подумать, когда она описала точь-в-точь твой турецкий наряд, с тюрбаном и драгоценными каменьям, и когда назвала твою служанку именем Эми и привела еще несколько сходных обстоятельств? Кабы ты сама не опровергла ее слов, я бы, не задумываясь, решила, что речь идет о тебе; но как только ты заговорила, я заключила, что здесь ошибка.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала я, — и я премного вам обязана за ваше доброе обо мне мнение; но, очевидно, эта балаболка его не разделяет.

— То-то и оно, — подхватила квакерша. — Она должно быть, дурно о тебе судит, ибо, по-видимому, твердо стоит на том, что Роксана и ты — одно лицо.