– Мы обсудим это за обедом.

Мне не хотелось с ним обедать.

– Какую работу? – повторил я.

Он сел в кресло, покрутил рюмку перед своим носом и, улыбаясь, посмотрел на меня.

– Все такой же кислый? – спросил он. – Такой же недоверчивый? Спустись на землю, Эжен. Ты ничем не занят, и мы с тобой это прекрасно знаем. Чем ты занимался все это время? Может быть, следил за чьей–нибудь женой по просьбе ревнивого мужа? Или я ошибаюсь?

Я сел на стул и отпил глоток теплого виски.

– Мне скучно, Форан. Развлеки меня немного. Потом мы, может быть, пойдем вместе пообедаем. Но каждый заплатит за себя сам. Вот так я обращаюсь с тобой.

Он некоторое время еще улыбался, затем лицо его стало серьезным.

– Ладно, хорошо, – сказал он. – Пусть будет так. Я набираю команду. Частная полиция, так сказать, но я буду работать с конкретным материалом, мне не до мечтаний. Я уже связался с крупными фирмами. Работа состоит в наблюдении за персоналом. Я подумал о тебе.

– Наблюдение за персоналом? – повторил я за ним. – Каким персоналом?

– Персоналом завода.

– Понятно.

– Самый подходящий момент, – сказал он, и к нему вернулась улыбка.

– Понятно, – повторил я. – Убирайся.

Он подумал, что ослышался.

– Вон, – сказал я. – Исчезни.

Он даже не рассердился. Он встал, покачивая головой, и с интересом посмотрел на меня.

– Зря выпендриваешься, – сказал он. – Но я понимаю. Я оставлю тебе свою визитную карточку. Я не сержусь на тебя.

– Спасибо, не стоит.

– Карточка может пригодиться, если ты передумаешь.

– Прощай, Форан, – сказал я.

Он допил свое виски, затем сделал мне прощальный жест своей толстой короткой рукой и ушел. Я взял со стола оставленную им визитную карточку. Она походила скорей на карточку ресторана, чем на визитную: на картоне цвета прогорклого масла было напечатано коричневыми буквами: «Наблюдение за промышленным персоналом. Шарль Форан. Директор». И внизу мелкими буквами: «Группа бывших членов Национальной жандармерии и вооруженных сил». И в конце адрес в Сен–Клу с номером телефона.

Я покрутил карточку в руке, глубоко вздохнул и порвал ее. Затем бросил клочки бумаги в корзину для мусора, где уже лежала листовка с мистическим текстом. Это создавало впечатление еще большей активности. Если так пойдет дальше, то через полгода или год корзина будет полной.

В холодильнике оставались еще два яйца и кусок сыра. Я съел это в обед. Мне не хотелось спускаться в магазин. Потом помыл сковороду, тарелку и две рюмки из–под виски, заварил себе чашку растворимого кофе и принес ее в комнату. Цветы в вазе на ночном столике завяли. Я выбросил их, вернулся в комнату и сел на синее канапе. Я прочитал несколько страниц книги, которую мне дал портной Станиславский, под названием «Новое общество» некоего Мерлино. Она была издана в 1893 году, и печать была плохая. Книга меня не заинтересовала. У Станиславского довольно странный вкус.

Я подошел к письменному столу и снял телефонную трубку.

– Алло? – услышал я на другом конце провода после длительного ожидания. Так было всякий раз, когда я звонил в Алье.

– Говорите! – сказала телефонистка.

В трубке раздался сильный треск, затем связь наладилась.

– Кто говорит?

– Эжен Тарпон. Это мадам Марти?

Это была она, и она спросила, как я поживаю, я ответил, что хорошо, и попросил позвать мою мать. Она сказала «хорошо», но я понял, что она была недовольна, так как я не поговорил с ней о ее делах и самочувствии.

Мне пришлось некоторое время подождать, когда подойдет моя мать. Она живет в пятидесяти метрах от отеля «Шартье», но ей шестьдесят девять лет, и у нее больные ноги. Кроме того, она так и не научилась разговаривать по телефону. Она кричала в трубку, и я не донял и половины из того, что она говорила, а она не расслышала половину из того, что говорил я. Я думал еще о том, во сколько мне обойдется этот разговор.

– Что ты сказал? – кричала моя мать.

Почему она всегда кричит в трубку?

– Я возвращаюсь домой.

– Я не слышу, Эжен. Говори громче.

– Я возвращаюсь в деревню, – громко прокричал я.

– Ты возвращаешься?

– Да.

– Когда?

– Может быть, завтра, – вздохнул я.

– Ты приезжаешь на отпуск?

– Нет, мама, я просто возвращаюсь.

Зачем пытаться что–либо объяснить ей по телефону?

– Я плохо слышу тебя, Эжен.

– Неважно, мама. Я объясню все при встрече.

– Хорошо, – сказала она неуверенно.

– Целую тебя, мама. До завтра.

– Что ты сказал?

– До завтра!

Я повесил трубку. Я даже вспотел. Я налил себе еще виски. Было только пять часов, но мне необходимо было выпить. Когда я немного успокоился, то позвонил в справочную Лионского вокзала, чтобы узнать расписание поездов. Утренний поезд отходил в семь пятьдесят, так что в начале вечера я буду уже дома. Я записал время, после чего налил себе еще рюмку виски.

К ужину я уже достаточно набрался и голова была тяжелой. Я уложил свой багаж, что было несложно, и написал письмо домовладельцу, в котором сообщал ему, что он может располагать квартирой по своему усмотрению. Кроме того, я спрашивал его, может ли он вернуть мне часть взноса с учетом того, что я уезжаю. Я написал еще, что заберу мебель в конце недели и что оставляю ключи у Станиславского.

Некоторое время после этого я сидел просто так, ничего не делая и думая о том, не забыл ли я поставить еще кого–нибудь в известность о своем отъезде.

Затем я налил себе шестую рюмку виски и выпил ее безо льда и не разбавляя водой. Жаль, что у меня не было радиоприемника или телевизора, чтобы я мог их включить и убить вечер.

Над городом спустились сумерки. Я открыл окно в кабинете и заметил, что дождь прекратился. Если бы вместо того, чтобы открыть окно, я мог включить телевизор, я, возможно, увидел бы свою харю.

Вопрос: Но вы были ранены до того, как это произошло?

Ответ: Да, так точно.

Вопрос: Вы растерялись?

Ответа не последовало. Некоторое время в кадре крупным планом показывали лицо жандарма Эжена Тарпона…

Но я ни в коем случае не должен об этом думать.