специально, всё и так было хорошо и счастливо: все вокруг её обожали (ну, девочки, конечно, завидовали, но это было всегда, и Лиличка к этому привыкла и воспринимала как некую плату за безграничную любовь остальных). Чаще всего она и не думала о своей красоте; ведь ноги, — чтобы ходить, руки, — чтобы делать, глаза, — чтобы смотреть. А когда ходишь или смотришь, разве важно, какими ногами или глазами — красивыми или нет — ведь это всё равно. Лиличка не лукавила — она была невинна, как ангел. Счастливая жизнь не оставляет места ни сомнениям, ни размышлениям.

Для Афродиты, из пены вышедшей, самое чудесное место где? — ванна, конечно. Мама с «младых ногтей» приучила за кожей ухаживать, кремами пользоваться — девушка за собой следить должна. На лицо — творожную маску, на волосы — хлебную кашицу, в воду — шалфей, розовые лепестки, жасминовую пену. Душистые мыльные пузырьки, радужно переливаясь, взлетают, встречаясь, целуются и жемчужинками опадают. Розовый пар сладко ласкает; запахи счастья: духи «Торжество», розовое мыло, женьшеневый крем… Лиличка, улыбаясь, мурлычет, перламутровые ноготки подстригает. Так в тёплой душистой пене и жила бы! И такая ароматная, розово-прозрачная, в алмазных капельках на золотой прядке из ванны выйдет, коралловыми губками улыбнётся, и в зелёных глазах ласковые золотые искорки влажно плещутся — Афродита!

Школу Лиличка окончила, и папа в Политех устроил. С её-то тройками — всё равно куда. Что-то с химией связано. За всё время учёбы Лиличка так понять и не смогла — в чём же будет заключаться её профессия. Все курсовые ей мальчики писали, а на зачётах Лиличка русалочьи глазки к потолку поднимет, густыми ресницами похлопает и розовым пальчиком коралловую губку теребит. Преподаватель залюбуется и, не спрашивая, троечку поставит — красавица-то какая! На что ей химия!

А тут вдруг в Москву привозят Мону Лизу. Поехали с группой на экскурсию. Там огражде-ньице такое, и по одному в очередь пропускают. Стоять-любоваться нельзя, проходи, не задерживай, как в мавзолее. Затор, конечно, очередь волнуется, но народ не столько на Мону Лизу таращился, сколько на Лиличку. Может, и есть в этой даме тайна какая, но до Лилички ей — ой, как далеко! Лиличка стоит, смущается, глазки потупила, щёчки розовеют.

Но неправдой было бы сказать, что все кругом только восхищались, были и завистники. Однажды кто-то Лиличке записку на парту подбросил: «На женску красу не зри, ибо та краса сладит сперва, а потом бывает полыни горше. Не возводи на неё очей своих, да не погибнешь. Беги от красоты женской, как Ной от потопа, как Лот от Содома. Ибо кто есть жена? Сеть, сотворённая бесом, сатанинский праздник, покоище змеиное, болезнь безысцеленная, коза неистовая, ветер северный, день ненастный. Лучше лихорадкой болеть, нежели женой обладаему быть: лихорадка потрясёт да отпустит, а жена до смерти посушит. Всякого зла злее жена». И «коза» вредненько так подчёркнута была.

Лиличка обиделась, но ни выведывать, ни почерки сличать не стала — ясно, что девочки- завистницы, кто же ещё? Но запомнились эти слова надолго, в душу запали и занозой часто саднили.

Летом, после первого курса, Лиличка загрустила: у всех девочек в группе кавалеры; даже Лерка — маленькая, в очёчках, ножки тонкие — и то с парнем ходит. С Лиличкой-то каждый бы рад, да она-то никого не выделяет, никто ей не нравится. Но, наверное, это неправильно. Наверное, надо, как все. И Лиличка долго альбом с фотографиями разглядывала и, наконец, выбрала. Сашу Широкова — высокий тёмно- кудрявый красавец — Аполлон. Боксом занимается.

Лиля сама позвонила и свидание Саше назначила. Вечером в городском саду. Саша до небес счастлив — вот повезло! Он-то год целый по Лиличке сохнет, впрочем, как и все мальчики.

На скамейку за кустами сирени сели, Саша весь дрожит. Стал Лилю в шейку целовать, аж стонет… Лиля смеётся, губки приоткрыла, а он вдруг шершавым жёстким языком ей в рот воткнулся и солёных мерзких слюней напустил!.. Лиля вскочила, с отвращением сморщилась, Сашу по лицу ударила, слёзы брызнули и, задыхаясь, убежала. Ничего более отвратительного у неё в жизни не было! Зачем же говорят, что любовь — это так прекрасно?! Фу, мерзость какая!

А наутро у Лили на шейке три багровых синяка! Лиля целый день проплакала, четыре раза ванну с ромашкой принимала, пытаясь смыть с себя всю грязь, позор и мерзость… Зачем, зачем она это сделала? Какая была славная: чистая, прозрачная, весёлая и счастливая, а теперь. Всё кончилось, всё рухнуло; грязная дворовая девка, вымазанная, скомканная, несчастная. Уже гордо голову не поднять — как с этим на улицу выйти?… Мама с работы пришла, Лиля всё маме рассказала. А мама чему-то обрадовалась (!), по головке погладила и бодягой шейку намазала.

Через два дня синяки прошли. Снова Лиличка чистенькая, розовая и покойно-счастливая.

Вдруг Лерка прибегает.

— Сашка Широков повесился.

Лиличка козьи прозрачные глаза вытаращила:

— Как?! Насмерть?!

— Нет. Он же здоровенный, верёвка оборвалась, но всё равно — еле откачали — верёвка сильно врезалась. Хорошо, Крылов случайно зашёл, а то бы всё.

— Да почему же? Ведь он и зачёты, и курсовую сдал.

Лерка усмехнулась, очки на нос сдвинула.

— А ты не знаешь?!

— Нет. А я-то откуда?

— Ну, ты, Лиличка, даёшь! Сашка ничего не говорит, но все и так знают, что из-за тебя. А ты, значит, ничего не знаешь?

— Лера, ну что ты говоришь! Я-то причём?!

Лерка повернулась уходить и через плечо зло бросила:

— Ну-ну, продолжай в том же духе. А то у нас и так ребят больше, чем девчонок. Сравняй счёт, Афродита!

В сентябре Саша институт бросил и на первой попавшейся женился.

Осенью весь институт в колхоз послали. Кого в стройотряд, кого на картошку. Лиличке — лён убирать. Из автобуса выгрузились — прямо в грязь поколенную, а Лиличка в красной итальянской курточке, в белых сапожках, белый кашемировый шарфик.

В первый день обустраивались, а наутро уже в поле — лён вязать. Лиличка к работе никакой приучена не была и такого никак не ожидала. Вечером у неё от усталости, от болей в мышцах истерика приключилась: девочкам грубила, плакала и домой просилась. Пришёл аспирант Паша, приставленный к ним нянькой-воспитателем, и Лиличку перевёл на транспортёр — картошку перебирать.

На транспортёре Лиличка гнилую картошку отбрасывать не успевала, бригадир ругался, и девочки с упрёками накидывались на Лиличку. Лиличка обиженно бровки вскидывала, подбородок её белел, бриллиант слезы сверкал на ресницах, и сильно розовел трепетный носик, отчего Лиличка становилась ещё прекраснее, и присутствовавшие при этом мальчики столбами каменели, но молодые, сильные и раскалённые их кинжалы только что не вспарывали прорехи в грубых джинсовых ножнах.

Через два дня парни, поставленные к транспортёру мешки грузить, из-за Лилички передрались. Комиссар отряда Игорь следствие учинил, но следствие Лиличкиной вины не обнаружило. Но, от греха подальше, Лиличку перевели на строительство фермы, учётчицей — наряды заполнять да материалы учитывать.

Там Лиличку и не видел никто: утром бумажки заполнит и почти целый день в вагончике сидит, в тепле книжечку читает.

Однако же на третий день совхозный бригадир, сорокалетний Николай, монтировкой студенту Гарику руку сломал. В драке. Из-за Лилички… Гарика в город отправили, в больницу. Директор совхоза, своего бригадира защищая, пригрозил договор с институтом разорвать и выгнать всех к чёртовой матери без аванса!.. Парни притихли. Лиличку сослали на кухню.

От картошки у Лилички трёхсантиметровый шарик оставался, задумавшись в суп пачку соли высыпала, оставив бригаду без первого. Девочки поорали и поставили овощи резать. Через полчаса Лиличка пальчик порезала и, увидев рубиновую капельку, в обморок хлопнулась.

Но в остальном целую неделю всё было спокойно и весело.

Вечером девочки спать ложились в футболках, кое-как умывшись и с ковшичком в туалет сбегав. Лиличка же надевала на ночь кружевную ночную рубашечку, перед этим, как могла, помывшись над тазиком. В небольшой комнатке, где поселили четырёх девочек из Лилиной группы, было только одно окно.