розовенькие шмотки – все из крутых магазинов. И шляпки, и большие квадратные сумки. Страх и ужас. Папаша – маленький и скользкий тип, худой, плюгавый, на мыло похож. И рукопожатие у него – как мокрый носок, набитый холодной овсянкой. Зато в ложе – типа, большая шишка. В смысле, социально. Так вот, захожу я, значит, а мне заявляют, типа, Джейми не готова. Странно, ну да ладно. И предлагают выпить – чаю или колы? Вроде нормально, я говорю, колы. Ее мамаша носится кругами, как будто конец света настал, и наконец приносит высокий узкий стакан выдохшейся колы со льдом, лимоном и, блин, салфеткой. Тем временем ее папаша устраивает мне допрос с пристрастием – типа, крутой. И при этом даже не может посмотреть мне в глаза. Типа, куда это мы? А когда вернемся? Мне еще нет восемнадцати? Надеюсь, вы не собираетесь пить спиртное? А где живет моя семья?… И все в таком духе. Когда я рассказал о семье, он аж подпрыгнул – типа, он помнит моего отца, тяжелая утрата и все такое. Я говорю, знаю, и упоминаю ложу. Вдруг этот тип становится само дружелюбие и начинает – зарубите себе на носу, молодой человек, еще настанет ваш черед. А я ему – нет, типа, спасибо, в эти игры – как-нибудь без меня. Тут он заводится и принимается толкать фашистские речуги – о Нынешней Молодежи, черных и евреях. Сейчас я бы его в два счета заткнул, но тогда я был слишком молод, а к тому же меня отвлекли. Потому что я слышал, как плачет Джейми. Типа, наверху. Всхлипы и мамашин голос – очень тихий, но как пила по ушам. И обрывки фраз – типа, «грязные цыгане», «соседи», «уличная девка», «позор» и все в таком роде. Меня это взбесило. Тогда я, ну, типа, ставлю колу – слава богу, я к ней не притронулся – на столик и рявкаю: нам пора, или мы опоздаем. Типа, очень грубо. Смотрю этому уроду прямо в глаза, спрашиваю – где Джейми? Он чуть не подавился – ну, типа, все, кого он знал, ползают перед ним на карачках, заискивают и все такое. А Джейми мне рассказывала, что творится в этом доме, так что я просто не мог с этим ублюдком любезничать.

Мы с Моджо переглянулись – невозможно представить, чтобы Гейб любезничал с тем, кто ему не нравится, ни за какие коврижки. Я расцепила сомкнутые руки и попыталась размять затекшую шею, а Гейб ровно продолжал:

– Семейка у них та еще, папаша Джейми и его баба. Крепкая семейка, прямо созданы друг для друга. На хрена им вообще сдался ребенок – загадка, но ребенка они завели – всего одного, Джейми. Джемайму Оливию Джерард. В честь какой-то старой тетушки, хотели ее бабки унаследовать. Но мамаша ненавидит детей, можешь мне поверить, ненавидит. И чужих, и своих. Ей на них наплевать. Джейми сплавили бабке – папашиной матери, которая жила в «бабушкином домике», сзади, во дворе. Вторая бабка и два деда уже померли давно, только Джерри осталась. Для этих выродков, мамаши и папаши, Джейми была просто, ну, типа, обременительным довеском. Они ее даже не замечали. Не играли, никуда не водили, не возили отдыхать, не устраивали пикники на скалах, как каждая, блядь, семья в округе. Не читали книжку про Винни Пуха. Всем этим занималась бабка. А потом, когда Джейми стукнуло девять, бабка умерла. Сердечный приступ. Бум – и крышка. И все. Джейми это тоже чуть не убило. Я так думаю, нервный срыв и все такое. А предкам насрать. Зацени – они свалили на Кипр с бабкиными деньгами, а Джейми оставили дома. С этим уебком, дядюшкой Тедом.

Он замолчал и потер лицо. Моджо наклонился вперед и вытянул руку – словно пытаясь утешить Гейба. Тот не заметил, и Моджо осторожно отодвинулся, а Гейб прокашлялся и продолжил:

– Сука, ненавижу. Убил бы этого ебаного ублюдка, если б он сам с собой не покончил. Урод. Этот Тед – брат ее мамаши. Душа компании. Какой милый, добрый дядька. О да. И так обожает детишек, всегда рад с ними посидеть. Типа там, тренер по плаванию, на рождественских утренниках играет Санту. Вот какой дядюшка. Странно, что так и не женился. Не встретил свою половинку, то-се. Он сидел с Джейми, когда она была еще крошкой. Бабка Джерри уползала играть в бридж или куда там, и дядюшка Тед с радостью прибегал помочь. Обожал свою маленькую принцессу. Ему так жалко, что своих детей не завел, тра-ля-ля… Господи!

Гейб развернулся и посмотрел на меня. Я почему-то вздрогнула. Он сказал:

– Извини, Лили, это неприятно. Типа, неохота тебя расстраивать. Но ты должна знать – иначе не поймешь, что наша бедная детка пережила. Видишь ли, когда они оставались вдвоем, он заставлял ее сосать. А потом стал ее трахать. На полную катушку. И спереди, и сзади. Как угодно. Связывал ее, ссал на нее, кончал на нее, втирал ей молофью в лицо и все такое. Бедная девка. Господи боже, бедная, одинокая беспомощная девка! Что он с ней только не вытворял. А потом показывал книжки с порно, где мучают разных баб, и говорил – с тобой будет то же самое, если проболтаешься. Если кому скажешь – я их убью. А потом тебя и себя. Да и кто поверит такой грязной твари, как ты? Ты дерьмо. Даже твои мама и папа не могут рядом с тобой находиться. Но я – я люблю тебя, моя грязная тайная любовь. Верно, Джейми? Ты мой маленький секрет. Блядь, блядь… Когда мы встретились, все уже закончилось – ей исполнилось одиннадцать. Слишком старая для него. Он заявил, что она грязная и отвратительная, и он ее больше не любит – видишь ли, у нее месячные начались. Дядюшка сказал, это – кара господня за то, что она, типа, его совратила и трахалась с ним. Так-то. Знал, что он в шоколаде. Она ни слова никому сказать не могла. Бабка Джерри бы все равно не поверила, да и Джейми боялась, что дядюшка Тед бабушку убьет. А мамаша с папашей – можно и не думать. У них на дядюшке, типа, свет клином сошелся. Джейми рассказывала, самое отвратительное – это когда предки сажали ее к дядюшке на колени и заставляли поцеловать. А если она, типа, не радовалась, говорили, «какая грубая, неблагодарная девочка». Или «дядюшка Тед любит ее всем сердцем». И Джейми думала, они все знают, но им так противно, что они об этом не говорят. Как про туалет и все такое. Типа, это неприлично.

В глазах у него блестели слезы – и это у мужчины, которого весь городок считал крутым. Он мог плакать – нет, скорбеть – по этому пропащему ребенку. Я глянула на Моджо. Он откинулся в кресле. В одной руке болтается сигарета, огонек пугающе близко к коже, второй рукой прикрыты глаза. Да, мне бы тоже не хотелось такое увидеть. Гейб отхлебнул остывшего чая и вновь заговорил:

– А потом Тед покончил с собой. На ее тринадцатилетие. Повесился в гараже. Она думала, это ее вина – ее близкие умирают, потому что она такая грязная. Думаю, просто кто-то узнал, чем он занимается, и стал угрожать. Конечно, пошли слухи, но их быстро замяли. Типа, Илкли, приличное общество – ну, сама понимаешь. В приличном обществе такого не случается… Я с ней познакомился через полгода. И пару лет спустя она рассказала мне про Теда. Выдала, что нам нельзя встречаться, потому что она проклята. Вот именно так: «Я проклята, Гейб». Я прижал ее к стенке и вытряс из нее правду – она дрожала и плакала, как побитая собака. Я и не представлял, что могу так злиться. Я готов был взорваться. Наверное, тогда я перестал быть ребенком – мне было шестнадцать. Да, я всегда думал, что у Джейми серьезные проблемы – она вела себя как чумовая: пила, кололась, трахалась с кем попало. Пить начала в четырнадцать, потом наркота и парни. Образцовый неблагополучный ребенок. Не помню, сколько раз я ее из передряг вытаскивал. В общем, там явно было что-то наперекосяк. Я думал, это потому, что у нее родители полные отморозки… Им она сначала ничего не рассказывала. Но потом, типа, прочитала статью в женском журнала о насилии над детьми. Поняла, что она не одна такая. Там писали, нужно говорить родителям и, типа, не молчать. Так она, бедолага, и сделала. Они взбеленились, уроды. Начали вопить и орать. Типа, она порочит имя дядюшки Теда, который ее «обожал». Типа, пытается привлечь к себе внимание. Типа, у нее с головой не в порядке. Типа, она испорченная врунья, и шлюха, и потаскуха, и всегда такой была. Позор семьи. Как они ее так воспитали? Ей же оплачивали лучшую школу и то-се. По полной программе. В общем, они ее вышвырнули. О да: «Она написала только „прощай“» [22]. Из своего, блядь, красивого дома, из своей красивой жизни. Уебки.

Злость Гейба казалась почти осязаемой, густой и черной. Кулаки стиснуты, на смуглой коже белели костяшки.

– Она перерезала вены. Я нашел ее на болоте в Хэппи-Вэлли. В пещерке, у нас в детстве там было, типа, убежище… Собачий холод; повсюду кровь. Врачи потом сказали, холод ее и спас – типа, кровь загустела и текла медленно. Не знаю, зачем я туда забрался – я, типа, собирался на свиданку, а потом вдруг ее отменил и пошел в нашу пещерку. И нашел ее. Она лежала белее мела – как привидение. Я разорвал майку, перевязал ей запястья и поднял на руки, и знаешь что? Она, такая огромная, будто ничего не весила – странно… Добежал до бара и вызвал «скорую». Ну и скандал был, господи боже. Джейми какое-то время продержали в больнице, а потом предки решили отправить ее, типа, на принудительное лечение. Но моя мама сказала, нет, привози ее к нам. Так я и сделал, и мама с сестрами стали о ней заботиться. Когда они узнали про дядюшку Теда – господи, я порадовался, что он сдох, – они б его на кусочки порвали. Ее предки заикались о «дурке», но я сказал – нет. И точка. Ее старик пытался нас с мамой