— Тебе нужна помощь?

— Да! — радостно воскликнула Соня.

— Ага. Что сделать?

— Ключ! — напомнила ей Соня.

— А, от вашего дома? Тебе нужен ключ?

— Нет.

— Нет?

— Ты.

— Я? — Подружка задумалась. Однако диалог уже наладился. — Хочешь, чтобы я к вам зашла?

— Да! — с еще большим облегчением воскликнула Соня. — Да!

— Цветы полить? Газ выключить? Утюг? Воду перекрыть? — Предположения сыпались как из рога изобилия.

Соня помолчала, предоставив и этому фонтану спокойно излиться, потом собралась с силами и выпалила:

— Съешь буженину!

— Что? — опешила подружка.

Тут уж паузу Соня прерывать не стала, дождалась, пока изумление подруги пройдет. Потом последовали вопросы. Какую буженину? Зачем? Когда? Сейчас?

— Да.

— И где ее взять?

Тут Соня про себя возмутилась. Ну где, спрашивается, ее можно взять? В шкафу? В тумбочке для обуви?

— В холодильнике? — догадалась подружка.

Прошло еще несколько минут довольно странного разговора. В конце концов, так или иначе, план сработал — подружка поняла, что делать. И в третий раз, когда бабушка решила навестить внучку, буженины в холодильнике не оказалось.

— Вот вредина! — возмутилась бабушка, так как все остальное, включая записку, оказалось нетронутым. То есть сказала Соне съесть буженину — она только ее и съела. Или выбросила? Кто знает. Яблоки сгнили. Молоко прокисло. Никакого сладу с этой девочкой, даже и не поругаешься толком. Вечером, когда Соня позвонила, бабушка снова высказала претензии. Она сказала, что не собирается бегать за ней по пятам с едой. Сказала, что ничего больше не оставила, раз Соне ничего не нужно. На вопрос, есть ли у Сони хоть какая-то совесть и стыдно ли ей хоть немного, Соня ответила традиционным «Да», после чего была немедленно прощена, и были весьма веские основания надеяться, что больше бабушка к Соне не поедет. Какое-то время, по крайней мере.

Но бабушка поехала. Она не повезла Соне еду, она повезла ей дорогую осеннюю куртку, которую ей отдала одна хорошая знакомая. Осень, хоть пока и была теплой, должна была неминуемо кончиться холодами. Куртку отдавали пусть и за символические, но деньги, так что ее нужно было померить. Сонина бабушка приехала часам к семи, чтобы застать Соню дома. Не застала, но не удивилась. Семь часов — детское время. Однако что-то едва уловимое забеспокоило бабушку. Что-то было не так в доме. Бабушка походила по комнатам и коридорам, проверила счетчики. Немного постояла в Сониной комнате — с умилением посмотрела на ее медведей на кровати. Уже совсем собралась уехать, так и не разобравшись в причинах своего беспокойства, но… зашла в гостиную и неожиданно поняла, в чем проблема.

На черном, покрытом лаком пианино лежал толстый-претолстый слой пыли. Никаких следов пальцев на крышке, никаких отпечатков худой костлявой попы на круглом стуле. Все в пыли, и кругом тишина. На этом пианино не играли как минимум неделю или две. Вот то, что смутило бабушку. Как может студентка, у которой уже полтора месяца как начались занятия, не заниматься дома. Совсем не заниматься! Студентка с фортепьянного отделения — тем более.

Конечно, репутация и тут делала свое дело. Бабушка задумалась в поисках объяснений. Возможно, Соня занимается в классе. Или у друзей. Или… На этом благопристойные варианты заканчивались. И тогда бабушка, которая, напомним, была женщиной умной, активной, с феминистическими взглядами на жизнь, приняла два решения. Первое — она приклеила к нижнему порожку двери едва заметную ниточку. Когда Соня придет, нитка будет обязательно вырвана. Если придет. Почему-то это вовсе перестало казаться бабушке очевидным, несмотря на съеденную буженину. Второе — на следующий же день бабушка нанесла визит в Гнесинку, и там ее ждало буквально потрясение.

— Она не сдала прошлую сессию, — разводил руками встревоженный и раздосадованный этим неприятным визитом преподаватель фортепьяно, полный круглощекий мужчина с вдохновенным выражением лица. — Она не была допущена к экзаменам.

— Я вас не понимаю! — громыхала бабушка. — Если все обстояло таким образом, почему вы не сообщили родителям? Как это возможно?

— Она взяла академический отпуск. Вовремя, между прочим. У нее были какие-то семейные обстоятельства. Она написала заявление! — оправдывался преподаватель. Его работа — творческая, а не ругаться с бабушками. У него вечером концерт, его студенты будут выступать с программой, а тут ужас и кошмар, крики и невыносимый беспорядок.

— Заявление? — вытаращилась бабушка.

— Вы можете все узнать в деканате! — в последний раз попытался отбиться он от нее.

— В деканате сказали, чтобы я зашла через неделю. У них все ушли на фронт, все беременные и в декрете. Я хочу знать, что случилось с моим ребенком. Какие у нее семейные обстоятельства?

— Мне пора идти! — взмолился преподаватель.

— Даже и не думайте. Я в милицию пойду. Я вас в халатности обвиню, вас лично! — заявила бабушка, напугав человека до полусмерти. Хоть и не было в его действиях никакой халатности, и вообще, он был тут совершенно ни при чем.

Преподаватель встал, вздохнул обреченно и хорошенько подумал. Он вспомнил, что в последнее время перед академкой студентка Разгуляева часто ходила с другим студентом — с Володей с отделения народных инструментов, кажется. Так бабушка была направлена в другую сторону, и преподаватель по крайней мере смог вырваться на свободу.

Нет никакого смысла пересказывать все бабушкины мытарства, ее беготню по коридорам, про объяснения с возмущенными охранниками. Важно только то, что где-то через час бабушка вышла из белого здания с большими окнами в полной прострации. Но тут на лавочке перед входом в учебное заведение она увидела скопление курящих и щебечущих о чем-то студентов всех возрастов, полов и мастей. Бабушку осенила идея. Она подошла к стайке молодых людей, объяснила ситуацию и попросила так искренне, как только возможно, если у кого-то есть хоть какая-то информация о Соне Разгуляевой, предоставить ее. Возможно, не на безвозмездной основе, а при помощи легкого финансирования. Студенчеству надо помогать.

— Так они же с «Сайонарой» уехали! — тут же высказался кто-то из толпы. — У них тур.

— «Сайонара»? — опешила бабушка.

Тогда откуда-то из недр чьих-то рюкзаков был извлечен на свет божий диск этой новой молодой группы. Наличие диска в чьем-то рюкзаке, безусловно, говорило о качестве музыки и о растущей популярности группы. Не будет же кто-то таскать диск из чистой вежливости, только потому, что друг или знакомый — музыкант. Алло, мы же в Гнесинке находимся! Тут каждый первый — музыкант, и у всех по диску. Рюкзаков не хватит.

— Вот! Это их альбом, — сказал счастливый обладатель дебютного диска и протянул пластиковый бокс бабушке.

Для нее, конечно, все это было пустым звуком — и название группы, и их альбом, и их намечающаяся популярность. Она вдруг застыла в полнейшем шоке. Перед ней, с правой стороны обложки, в странных и совершенно непристойных одеждах, в каких-то веревках и с невероятным количеством косметики на лице, стояла загадочная, диковатая, странная незнакомка с тревожным лицом. В руке у нее был лук, ноги — голые, замотанные опять же в веревки. И в смутно знакомых чертах этой ненормальной инопланетянки бабушка узнала знакомые черты внучки — тихой светленькой пугливой девочки в шелковом платьице, молчаливой и не приспособленной к жизни. Как это может быть? Как такое вообще возможно? И как