– Еще газеты станешь покупать? – строго спросил Семен, собирая рассыпавшиеся по полу купе листки и возвращая мои мысли к настоящему.

– Н-нет.

– У-у, кризис не миновал? Реночка, не жди, что я тебя в следующий раз пожалею, – предупредил Семка. – Один раз обжечься всякий может, потому что учится на ошибках. Второй раз – это уже не ошибка, но глупость и неумение собой управлять. Рена, ты птица удачи. Никто и никогда не будет к тебе справедлив, потому что слишком многие желают удачи себе и неудачи прочим. И еще потому, что, пока ты плачешь и себя жалеешь, ты не птица вовсе, а просто беспомощный ребенок. Что ты можешь сказать прямо теперь по поводу фарзы?

– Серенько, – наугад буркнула я, – спокойненько и вяленько…

– Как все уменьшительно и даже ласкательно, – умилился Хромов. – В пятом вагоне играют на деньги и скоро стреляться надумают. В девятом, похоже, провозят контрабанду: темна их удача и натянута, готова лопнуть старой струной… Рена, ты прямо теперь ничего не видишь и не слышишь. Ты вся пропитана обидами, жалостью к себе, нелепой виной и бог ведает чем еще.

– Прости.

– Я? Всегда, – великодушно пообещал Семка, подвинул к себе стакан чая и кипу газет.

Я тоже занялась делом. Добыла салфеточки, выложила на блюдце любимый Хромовым кристаллический сахар, какой привозят с юга. В столице он редкость, я заказываю у ловкача Бахшилло: тот хоть и дорого берет, но не склонен обманывать. На рынке-то и в лавках повадились продавать сахар местного изготовления, не соблюдая все правила выпаривания кристалла из перенасыщенного сладкого раствора…

Урюк я тоже запасла заранее, и бальзам для чая, не южный, а, наоборот, таежный: нам Шарль присылал его дважды с оказией. Дивный по вкусу и числу трав, в горячем чае бальзам раскрывается, заполняя все купе тонким терпким запахом.

Хромов не глядя, на ощупь, выбрал самый крупный кристалл сахара, жестом показал исполнительной жене будущего великого писателя налить две ложечки бальзама. Он уже читал газеты и журналы, купленные мной. Пробегал страницы глазами в несколько секунд, хмыкал, усмехался, прихлебывал чай и листал. Если разобраться, он ввел в нашей семье жесточайшую цензуру. У меня возникла идея подать жалобу Мари. Вот кто не потерпел бы ущемления прав, тем более прав женщины, к тому же по вопросу, трактуемому суфражистками как семейный деспотизм… Только я не суфражистка, к равноправию отношусь с подозрением и газет на равных с мужем правах читать, если уж по совести, не желаю.

– Тебе читать можно, – взревновала я для порядка.

– Реночка, наш Шарль после пребывания в ремпоезде все болезни сравнивает с пьянством. Так вот: ты запойная по чтению, а я гурман, я только дегустирую. Впрочем, было бы, что оценивать. – Хромов презрительно поморщился, отбросил еще одну газету. – Все это твой любимый Бахшилло со свойственной ему прямотой назвал бы «ослиной мочой».

– Прямотой? – поразилась я, припомнив витиеватый стиль речи содержателя винного погреба и заодно владельца малого уютного ресторанчика для своих, для любимых гостей.

– Да уж, тебе он подобного не говорил, – рассмеялся Хромов, не думая смущаться. – На, это разрешаю прочесть.

Я охотно приняла газету и стала читать. Бойкий незнакомый журналист простыми словами и по мере сил приманчиво вдалбливал всякому в самое темечко, повторяя по три раза подряд: Елена Львовна Соболева получила от отца в полное распоряжение умопомрачительную сумму в миллион золотом. Сошла с ума – а что ей оставалось? И ищет способы извести денежки. Поэтому наивная девица готова рассмотреть любые прожекты самого нелепого толка. Затратные – это важно! Сударыня Соболева не может просто проиграть деньги за карточным столом. Она намеревается вложить их в дело. Именно так, через дело, она хочет честно, глупо и быстро растратить средства, дабы доказать отцу: она не унаследовала семейного таланта управления финансами.

– Зато норов унаследовала. – Я от души посочувствовала Соболеву. – Он ведь на стенку полезет, видя, как утекают деньги, и не имея возможности хоть что-то изменить. Элен будут обсуждать во всех газетах, и она сама, кажется, охотно готова признать себя глупой, расточительной и смешной.

– Месть самого что ни есть соболевского толка: бей больнее и не думай о последствиях для себя, – согласился Семен. – Элен просила у Карла проклясть ее на денежное невезение. Была изругана и наказана, теперь каждое утро сидит с малышкой Поленькой и учит франконский язык. До отвращения. Точнее, до двух часов дня…

– А прожектеры? – Я оживилась, удивляясь тому, что упустила из внимания столь занятные события.

– Пишутся в очередь на прием. Когда мы с тобой садились в поезд, счет претендентов на соболевский миллион перевалил уже за вторую сотню. Марк Юнц посадил двух профессоров делать экспертизу прожектов, затрагивающих магию. Твой папа Карл выделил людей для проверки инженерных решений. Элен как-то странно проматывает деньги. Слишком организованно и серьезно.

– Так и заработать недолго.

– Увы. Практичность у нее от отца, а то и от деда. И этого не вытравить ничем, ты сама наблюдала, как она нас в дорогу собирала.

Попробуй возрази… Наблюдала. Именно так: пассивно, со стороны, иногда предпринимая слабые попытки вмешаться в происходящее.

Официальный визит птицы удачи в Арью был намечен еще в сентябре. Первое прошение о визите посол передал летом, затем отбыл на родину, и его место занял новый человек – Курт фон Бойль. Он повторно поднял вопрос и получил подтверждение планов, затем были уточнены сроки. Поездка казалась мне с самого начала некой неприятной и неотвратимой платой за все хорошее, что есть в жизни. Я не знаю ни слова на норхском или арьянском, двух принятых в стране языках. Меня изрядно настораживает склонность арьянцев к упорядоченности жизни и их чопорная закрытость. У меня, как заверил Семка, накоплены целые сугробы предрассудков, между тем фон Гессы – выходцы из Арьи, а сама я – их приемная дочь… Умом все понимаю, но сердце не лежит к этой поездке, да и фарза скручивается воронкой все туже. Впрочем, не я одна сомневаюсь. Папа тоже не особенно доволен, он и с Юнцем говорил, и фон Нардлиху звонил в Дорфурт. Потом нехотя признал правоту ректора-арьянца: участи птиц мне не избежать. Мы или рвем силки, или погибаем, утрачиваем дар. Если отказываемся от борьбы и прячемся от своих страхов, то проигрываем неизбежно. Удача жива до тех пор, пока нет страха и есть вера в себя. И конечно, в своего высшего мага.

Когда погибла Ляля и разразился скандал, а некто истратил немалые деньги на подкуп газетчиков, поездка перестала казаться столь неприятной. Сейчас находиться в Белогорске куда тяжелее.

Три дня назад Потапыч пригласил меня и прямо спросил, еду или нет. Уточнил:

– Как скажешь, так и будет.

И я сказала «да», точно и однозначно. Еду, если Семка согласен. Хромов кивнул… Попросил вбить нам в головы хотя бы азы арьянского наречия. Пусть мы не пси и для нас полное обучение ускоренным способом невозможно, но в общих чертах правила речи и простейший набор слов мы освоили, а потому на следующий день поутру страдали головной болью семейно, сочувствуя друг другу. Но явилась Элен, и мы осознали: нам было не так уж плохо. Она пришла строгая и важная, щелкнула пальцами по новенькой чековой