В окна лаборатории лился солнечный свет, но я не могла сосредоточиться. Мои мысли метались между тем, что рассказал мне отец, и тем, что я разнюхала самостоятельно: смертями мистера Твайнинга и Горация Бонепенни.

Каково было предназначение конфедератки и мантии, которые я нашла под черепицей Энсон-Хауса? Кому они принадлежали и почему их там спрятали?

И рассказ отца, и страницы «Хроник Хинли» утверждали, что мистер Твайнинг был одет в мантию, когда разбился насмерть. То, что оба источника ошиблись, маловероятно.

Кроме того, были еще кража «Ольстерского Мстителя» его величества и похищение его близнеца, принадлежавшего доктору Киссингу.

Но мои мысли бурлили и путались, и я не могла думать ясно. Мой нос был заложен, глаза слезились, и подступала сильная головная боль. Мне надо было прочистить голову.

Это моя вина: нельзя допускать, чтобы ноги замерзали. Миссис Мюллет любила говаривать: «Держи ноги в тепле, а голову в холоде, и простуда тебя никогда не возьмет». Если же ты все-таки сваливался с простудой, оставалось только одно, так что я пошаркала в кухню, где нашла миссис Мюллет, она пекла печенье.

— Ты хлюпаешь носом, дорогуша, — сказала она, не поднимая глаза от скалки. — Давай-ка я дам тебе кружку куриного бульона.

Эта женщина бывала раздражающе проницательна.

На словах «куриный бульон» она понизила голос почти до шепота и бросила мне заговорщицкий взгляд через плечо.

— Горячий куриный бульон, — сказала она. — Этот секрет мне рассказала миссис Джейкобсон в женском институте чая. Хранится в ее семье со времен Исхода.

Вестимо, я ничего не сказала.

Другой любимый перл деревенской мудрости миссис Мюллет был связан с эвкалиптом. Она заставила Доггера вырастить для нее в оранжерее эвкалипт, и побеги этой штуки были аккуратно припрятаны по всему Букшоу в качестве средства от простуды и гриппа.

«Эвкалипт в доме — и грипп с простудой не одолеют тебя», — шумно радовалась она. И это была правда. С тех пор как она начала прятать восковые темно-зеленые листья во всяких неожиданных местах по всему дому, никто из нас ни разу не чихнул.

До сегодняшнего дня. Что-то явно пошло не так.

— Нет, спасибо, миссис Мюллет, — ответила я. — Я только что почистила зубы.

Это была ложь, но лучшая из тех, что я смогла придумать за секунду. Мой ответ был с оттенком мученичества, а также улучшил мой собственный имидж в плане личной гигиены. По пути обратно я прихватила из буфета бутылку с желтыми гранулами с наклейкой «Куриная эссенция Паддингтона» и из настенного канделябра в холле горсть эвкалиптовых листьев.

Наверху в лаборатории я взяла бутылку бикарбоната натрия, который мой дядя Тар своим паучьим каллиграфическим почерком подписал Sal aeratus, а также, в своей привычной тщательной манере, «Бикарб. натр.», чтобы отличать его от бикарбоната калия, который тоже иногда называют аэрированной солью. Бикарб. кал. более уместен в огнетушителях, чем в чьем-то животе.

Я знала такую штуку, как NаНСО₃, которую поселяне именовали пищевой содой. Где-то я слышала, что сельские жители верили в силу хорошенькой порции щелочных солей для излечения самой сильной простуды.

В этом заключается глубокий химический смысл, рассудила я: если соли являются лекарством и куриный бульон — лекарство, представьте себе невероятную лечебную силу чашки шипучего куриного бульона! Она поразит умы. Я запатентую рецепт, это будет первый в мире антидот против простуды: «Микстура де Люс по рецепту Флавии»!

Я даже умудрилась выдавить из себя умеренно довольное хмыканье, отмеряя восемь унций питьевой воды в мензурку и ставя ее на огонь. Тем временем в закупоренной колбе я варила порванные на кусочки эвкалиптовые литья и наблюдала, как соломенного цвета капли масла начали собираться на конце дистилляционного змеевика.

Когда вода вовсю забурлила, я сняла мензурку с огня и дала ей несколько минут охладиться, потом положила туда две чайные ложки с горкой «Куриной эссенции Паддингтона» и столовую ложку старого доброго NaHCО₃.

Я помешала жидкость как следует, и она запенилась, словно Везувий, над кромкой мензурки. Я зажала нос и залпом выпила половину варева.

Куриная шипучка! О Боже, спаси нас, подвизающихся на ниве экспериментальной химии!

Я откупорила колбу и вылила эвкалиптовую воду, листья и остальное в остатки желтого супа. Затем, сняв свитер и натянув его на голову как пароуловитель, я вдохнула камфарный дым эвкалиптово-куриного бульона, и где-то внутри головы я ощутила, что заложенные пазухи поднимают руки вверх и сдаются. Я сразу же почувствовала себя лучше.

В дверь резко постучали, и я чуть не подпрыгнула до потолка. Так редко в эту часть дома кто-нибудь заходил, что стук в дверь был настолько же неожиданным, насколько внезапные, леденящие кровь аккорды в фильме ужасов в тот момент, когда дверь распахивается перед галереей трупов. Я отодвинула засов, там был Доггер, комкающий шляпу, словно ирландская прачка. Я увидела, что у него очередной «эпизод».

Я протянула руку и прикоснулась к его ладоням, и они сразу же расслабились. Я заметила — хотя нечасто пользовалась этим знанием, — что иногда прикосновение может сказать больше, чем слова.

— Пароль? — спросила я, сцепив пальцы и положив руки на голову.

Пять с половиной секунд Доггер непонимающе смотрел, потом его стиснутые челюсти медленно расслабились и он почти улыбнулся. Как автомат, он переплел пальцы и повторил мой жест.

— Он вертится на кончике языка, — сказал он, запинаясь, потом добавил: — Вспомнил. Мышьяк.

— Смотри не проглоти его, — ответила я. — Это яд.

Явно приложив исключительную силу воли, Доггер заставил себя улыбнуться. Ритуал был соблюден должным образом.

— Входи, друг, — сказала я и широко распахнула дверь.

Доггер ступил внутрь и осмотрелся в изумлении, словно неожиданно перенесся в лабораторию алхимика в древнем Шумере. Он так давно не был в этой части дома, что забыл, как выглядит это помещение.

— Так много стекла, — с дрожью заметил он.

Я выдвинула старое виндзорское кресло Тара из-за стола, придерживая его, пока Доггер не уселся между деревянными подлокотниками.

— Сиди. Я приготовлю что-нибудь попить.

Я наполнила чистую колбу водой и поставила ее на сопло горелки Бунзена. Доггер изумленно смотрел, как горелка вспыхнула, когда я поднесла к ней спичку.

— Закипает, — сказала я. — Сейчас будет готово.

Большой плюс лабораторного стекла — то, что вода в нем вскипает со скоростью света. Я бросила в колбу столовую ложку черных листьев. Когда жидкость стала темно-красной, я протянула колбу Доггеру, скептически на нее посмотревшему.

— Все в порядке, — успокоила его я. — Это «Тетли».

Он осторожно пригубил чай, дуя на поверхность напитка, чтобы остудить его. Пока он пил, я вспомнила, что есть причина, по которой нами, англичанами, управляет скорее чай, чем Букингемский дворец или правительство его величества: помимо души заваривание чая — единственное, что отличает нас от обезьян, — по крайней мере так викарий сказал отцу, который сказал Фели, которая сказала Даффи, которая сказала мне.

— Спасибо, — поблагодарил Доггер. — Я чувствую себя лучше. Но я должен вам кое-что сказать, мисс Флавия.

Я присела на край стола, пытаясь выглядеть общительной.

— Излагай, — сказала я.

— Ну, — начал Доггер, — вы знаете, что бывают моменты, когда я иногда… то есть время от времени у меня случаются…