нешто его, Семкина, стезя всю жизнь в лакеях проходить?

Нет уж, дудки!

Последнее время ротмистр Нелидов много думал. Из головы не выходили два старых волхва, что посвятили его в Хранители и указали Стезю.

«Все в нас есть, — вспоминались слова старшего волхва, — надобно лишь уметь вспомнить. И тогда Путь твой станет ясен, и обретешь ты Стезю, и скинешь личины чужеродные, что надел на себя, и поймешь, кто ты и зачем пришел в этот Мир…»

А он? Зачем он пришел в этот мир? Каково его предназначение, которое, по словам древних старцев, и есть Стезя? Как выполнить волю отца и вернуть «Петицу»? Как заслужить Прощение?

Решение пришло сразу: надо упросить Татищева, чтобы он взял его в розыскное дело. Ведь помогает же ему Турчанинова. Стало быть, будет помогать и он.

Татищев не должен отказать.

— Не могу, и не проси, — Татищев нервически ходил по своему кабинету, бросая яростные взгляды на Нелидова. — Мало мне одной красной девицы, навязавшейся на мою голову, так еще теперь и добрый молодец до кучи! Поймите же вы, наконец, что сие есть дело важности государственной, посему не терпит никоей огласки, а паче людей посторонних, не служащих в Тайной экспедиции. Вы что, хотите, чтобы меня упекли в Сибирь за разглашение государственной тайны?

— Я все равно и так в деле, — стоял на своем Нелидов. — Ведь именно от меня вы узнали о «Петице».

— Ты свидетель. Свидетели не могут быть одновременно дознавателями по закону.

— Хорошо. Тогда прими меня на службу в экспедицию.

— Кем?!

Нелидов немного подумал:

— Скажем, оплачиваемым агентом.

Он увидел, как сердито Татищев вскинул брови, и поправился:

— Можно неоплачиваемым.

— Тебя будут проверять год! И не факт, что примут.

— Хорошо, я готов быть простым осведомителем.

Татищев молча сморгнул. А Нелидов продолжил:

— Простым. Не штатным. Ты сделал из меня осведомителя, и я докладываю нужные тебе сведения. Поэтому и бываю время от времени с тобой.

— В нужное для тебя время?

— В этом случае никто не сможет обвинить тебя, что совершенно посторонний человек присутствует при исполнении твоих служебных обязанностей. Ведь я буду уже не совсем посторонним? К тому же, быть одновременно свидетелем и осведомителем по закону не возбраняется?

— Нет.

— Вот видишь?

Татищев перестал вышагивать по кабинету и с нескрываемым удивлением посмотрел на Андрея. А потом произнес, скорее для себя, нежели для собеседника:

— Из лейб-гвардии Кирасирских ротмистров в информаторы. Это же нонсенс!

— Нонсенс, — согласился Нелидов. — Но такое, как видишь, случается.

— Да, случается, — сказал Татищев. — В жизни, верно, много чего такого, что не должно быть, но случается.

Новый день всякий начинает по-своему.

Кто-то встает еще затемно, завтракает вчерашними штями с краюхой хлеба и идет кормить скотину и протчую живность, включая малых детей в лубяных люльках под закопченным потолком.

Кто-то, облачившись в иноческую рясу, истово творит утреннюю молитву, первую на дню, затем берет лопату или мотыжку и идет на монастырский огородишко ковыряться в грядках с редисом, морковью и капустой, ежели тому пришло время.

Кто-то, продрав глаза и наспех глотнув спитого чаю, отправляется в опостылевшие присутственные места марать листы, превозмогая себя и считая дни до окончания двадцатилетнего срока службы и получения пенсиона по выслуге лет, а кого-то будят на походном бивуаке резкая барабанная дробь и пронзительный хрип побудочной трубы.

Кто-то лениво потягивается и, подергав сонетку над изголовьем кровати, ожидает кофею или стопку водки прямо в постель, а есть и такие, кои только укладываются спать, вернувшись из клуба, с бала, дружеской пирушки или раута, а то и с затянувшегося званого обеда.

Мадемуазель Турчанинова начинала день с восходом солнца.

Когда она жила еще в имении отца, то по утрам, выйдя из дома, вставала лицом на восток и ждала, когда из-за неясной черты, за которой небо смыкалось с землею, выйдет солнце. И когда оно появлялось, разводила руки в стороны, закрывала глаза и стояла так, покуда не начинала чувствовать тепло, медленно поднимающееся вдоль всего тела от стоп к голове. А потом приходил восторг. Это значило, что солнце взошло и внутри нее. Таковой практике Встречи Солнца ее научил старый монах Братского монастыря Анастасий, когда она была еще девочкой. Сей монах, имея девяносто восемь лет от роду, верно, оттого и был бодр и светел, что каждодневно встречал солнце.

Живя в Москве, она встречала солнце в усадебном саду, а здесь, в Петербурге, она вставала в своей квартире лицом на восток и представляла восход солнца мысленно. И знаете, получалось.

— Опять вы?

— Опять я.

— Девица. К одинокому мужчине. Снова одна. С вами, и правда, не соскучишься.

— Это комплимент?

— Это констатация факта.

— А вы лжец, господин Татищев.

— Что вы сказали?!

— Правду. Вы не держите своего слова.

— Да будь вы мужчиной…

— Я не мужчина.

«И не женщина», — хотел съязвить Павел Андреевич, но промолчал. Анна, так и не дождавшись колкости, должной, по ее мнению, последовать за ее последней фразой, смягчилась:

— Ладно. Вас, я вижу, испортила ваша служба. И я пришла вовсе не для того, чтобы ругаться с вами.

Анна Александровна выдержала паузу и как можно непринужденнее добавила:

— Я знаю, что генерала Талызина убили. И знаю кто.

— Что вы говорите? — с нескрываемым сарказмом воскликнул Татищев, однако мысль, что это может быть правдой, все же промелькнула у него в голове.

— Не верите? По-моему, повода сомневаться в моих словах я вам не давала. В отличие от вас…

Наступила пауза, в течение которой оба смотрели друг на друга, соображая, как поступить