Как бы вы назвали своего малыша, если бы он родился у вашей жены после семидесяти лет бездетности? Как бы назвали своего малыша, если бы он родился у вас от любимого мужчины, с которым вы были бесплодны столько лет? Я думаю, вы назвали бы его Радость.
Так о чем же эта ветхозаветная притча? О вере? О смирении? Или о власти?.. Все зависит от точки сборки.
Авраам — пример для всего еврейского народа. Он не ослушался Господа, не пошел против Его воли. Он все сделал правильно — так, как велел ему Бог. А еврейский Бог бесстрастен, он требует только исполнительности: «Сказано — сделано!». Так что для евреев притча об Аврааме и сыне его Исааке — это притча о смирении.
Христианский Бог, напротив, добр и милосерд. Это Бог, принесший в жертву собственного Сына. И христианин верит, что его Бог никогда не возжелает зла рабу своему, не отвернется от него и не оставит в годину печали. А потому в устах христианина притча об Аврааме и сыне его Исааке становится притчей о вере, о вере в Бога.
Но почему я так настойчиво слышу в этой притче слово о власти?..
«Ведь что такое власть? — говорит мне Данила. — Власть — это не когда кто-то правит, власть — это когда кто-то подчиняется».
Да, есть Божья воля, а есть наши поступки. И когда я смотрю на Данилу, я понимаю, что он бы никогда не принес в жертву ни своего, ни чужого ребенка. Кто бы его об этом ни просил и чего бы это ему ни стоило. И это не вопрос веры или смирения, это истина его сердца — защищать и бороться. Это власть сердца.
Господь усмотрел Себе агнца. Это правда. Исаак остался жив и невредим. Да. Кто-то, возможно, восхищен поступком Авраама. Но у меня этот старик почему-то не вызывает ничего, кроме жалости …
Часть первая
Отто вышел из Собора святого Стефана. Вечерняя месса только закончилась. Венская аристократия не торопясь покидала церковь.
За время службы совсем стемнело. Небо стало почти черным. Пространство освещают только редкие фонари да витрины бутиков на улицах Грабен и Кернтнер — штрассе.
В нерешительности Отто застыл посреди Штефанплац. Справа от него уродливый — из стекла и бетона — коммерческий центр Хаас-Хаус, а слева — красивейший из соборов.
Готическая стрела святого Стефана пронзала небо. Величественная, исполненная необыкновенной силой — она завораживала и даже пугала внушаемым ею восторгом.
— Отто! — послышалось сзади.
Отто обернулся. Со стороны Хаас-Хауса к нему спешил Вильгельм — человек с большим тонким носом и неестественно длинными пальцами. Подобные аномалии у австрийских аристократов встречаются часто. Вильгельму было чуть больше тридцати, но очки, которые он никогда не снимал, делали его моложе.
Один из основателей Ордена Священного Копья, ответственный в нем за третью рейх-команду, занимавшуюся вопросами «нелегальной миграции», остановил Отто посредине Штефанплац. Это странно.
— Вильгельм, — поздоровался Отто.
— Что ты тут делаешь? — Вильгельм улыбнулся. Сверкнули два ряда безукоризненно белых зубов.
— Да вот, — Отто показал на Собор святого Стефана. — Теперь — домой. Надо выспаться.
— Домой?! — Вильгельм сделал вид, что просто не верит своим ушам. — Спать?! Я уже вторую ночь не сплю! Как ты можешь?! Одна мысль, что завтра все случится… Как можно спать?! Нет, это ерунда! Пойдем, пойдем! В Спирел-кафе. Там восстановили шоколадный торт «Спирел-Пиколо». По рецепту 1880 года. Шикарный! Пойдем! Гумпен-дорф-штрассе…
Вильгельм был совершенно не в себе. Обычно сдержанный и высокомерный, сейчас он трещал без умолку, как базарная баба. Дата Обретения Священного Копья откладывалась уже в третий раз, все были в крайнем напряжении. Но все же…
— Спирел-кафе, — согласился Отто.
Он и не мог не согласиться. Вильгельм — Старший, Отто — младший, а по Уставу Ордена младший всегда подчиняется Старшему. В Ордене ни у кого нет никаких званий или титулов. Просто каждый знает, кто для него Старший, а кто по отношению к нему младший. Жесткая иерархия. Все просто и понятно. Истинный порядок в противовес хаосу всего этого обезумевшего, свихнувшегося на гуманизме мира.
Вильгельм бормотал всю дорогу:
— Ты представляешь: уже завтра свершится Священный Союз! Священное Копье обретет Силу! Мы обретем Священное Копье! Все проблемы решатся! Наконец-то! Я просто не верю, не верю нашему счастью! Столько лет бесплодных попыток оживить Силу Священного Копья! И только теперь! Только теперь!..
Отто слушал Вильгельма краем уха. Ему странно было видеть этого человека в таком состоянии. У Вильгельма холодный, расчетливый ум. Откуда эта восторженность и нервозность? Да, Вильгельм казался нервным, даже истеричным! Его словно подменили.
Разумеется, завтра все это состоится. Отто будет и свидетелем, и участником. Но он же не бьется в истерике! Случится то, что давно должно было произойти. И это не странно и не удивительно. Странно то, что этого не произошло раньше.
Отто волновало совсем другое. В Ордене никогда не было никаких документов, бумаг, расписок. Все только на словах. Абсолютная дисциплина и абсолютная секретность. А тут, вдруг, в преддверии Обретения Священного Копья, какая-то бумага… «Зачем нужно было создавать этот странный документ? Кому он понадобился? Почему все должны были это подписать? Чем это вызвано?» Вопросы крутились в голове Отто, как белье в стиральной машине. Причем в режиме турбоотжима. Подстава.
Подписавшие эту бумагу подтверждали свою готовность участвовать в казни отступника, если таковой среди членов Общества отыщется. Но какой смысл предавать идею Общества, если уже завтра она станет реальностью?! Бред. Здесь что-то не так.
— Главное, чтобы только Святые Супруги не распсиховались…
Эта фраза, произнесенная Вильгельмом невзначай, мимоходом, случайно, словно простая оговорка,
