— Не может быть! — ахнул Нана Оту. — Неужели он, мой ягненок? Где вы его нашли?
— А вон там, — Опокува показала на последнюю уцелевшую хижину. — В загоне.
Весть о том, что нашелся ягненок вождя, тот самый, о котором верховный жрец говорил как о жертве, уже принятой великим Нананомом, разнеслась среди людей Манкесима.
— О боже, как нас дурачили! — вздыхали одни.
— Мошенники! Лжецы! — негодовали другие.
— Убить их, всех до единого! Поймать и прикончить! — разъяренно кричали третьи.
Долгий, пронзительный вопль перекрыл весь этот шум. Кто-то бежал по лесу, кто-то отчаянно кричал. Все разом смолкли, обернулись на крик. Из лесу выскочил человек. Одежда его пылала, в огне были волосы, руки — весь он казался сплошным пылающим факелом. Срывая на бегу горящее фyгу, он стремился добежать до людей, до поляны. Нана Оту отшатнулся, закрыл рукой глаза: зрелище было ужасным. Через минуту человек рухнул у его ног вниз лицом.
— Воды! Быстрее! — властно распорядился Нана Оту, но тут же понял, что никто не знает, где здесь колодец, и крикнул: — Сбивайте с него огонь!
Оцепеневшие от ужаса люди словно проснулись. Они бросились сбивать с несчастного пламя, и пламя скоро погасло.
Человек лежал неподвижно. Один из старейшин стал рядом с ним на колени, наклонился, потом медленно поднялся.
— Он мертв, — сказал старейшина.
— Кто он? Переверните его на спину, — распорядился Нана Оту.
Старейшина выполнил приказание вождя. Люди склонились и заслонили обожженного от ребят. Боафо вытянул шею, пытаясь разглядеть хоть что-то, но ничего не увидел. Нана Оту снова прикрыл рукой глаза и отвернулся. Многие отвернулись тоже.
— Пошли-ка отсюда, ребята, — сказал один из старейшин Абуры и отвел ребят в сторону.
Он упорно смотрел в землю, стараясь не видеть вопрошающих глаз Опокувы. И тогда она спросила:
— Почему все молчат? Кто он?
И старейшина ответил:
— Это был наш жрец, верховный жрец Абуры…
— Окомфо Квеку Ампеа?! — ахнула девочка.
Старейшина кивнул. В глазах его стояли слезы.
10. ДОЛГОЖДАННЫЙ ДОЖДЬ
обирайтесь, собирайтесь быстрее! — послышался голос вождя. — Прочь отсюда, прочь от этого злобного места…
Люди стали собираться в обратный путь. Здесь больше нечего было делать: убежище идола перестало существовать.
Последние хижины рухнули, пламя лизало крыши. Воины тащили на плечах баранов, вели за собой коров. Как всегда, больше всего хлопот оказалось с козами: они не желали трогаться с места, их сгоняли в стадо короткими палками. Когда не помогли даже палки, решили тащить коз на руках — не бросать же домашнюю скотину в лесу! Нана Оту торопил людей: долина пылала со всех сторон.
Отряд миновал ущелье, начал подниматься на холм. На вершине остановились передохнуть — там, внизу, догорало убежище идола. Истошные вопли жрецов, попавших в ловушку, доносились до путников. Впереди, по ту сторону холма, стоял сожженный огнем лес. Черная земля расстилалась перед воинами, и на этой земле стояли обгоревшие, обожженные стволы некогда цветущих деревьев.
Отряд Наны Оту медленно и осторожно шел через лес к священной роще, к Нананому. И он вышел наконец к великому идолу.
Огонь добрался и сюда. Он пронзил рощу насквозь и ушел дальше, оставив разрушительные свои следы. Обуглившиеся остатки жертвоприношений валялись на земле. Их было много, так много, что даже алчные служители идола не смогли бы унести их с собой. Теперь на них смотрели, не в силах оторвать взгляда, люди Манкесима. Такого не дано было видеть никому из простых смертных: это были жертвы, принесенные Нананому. Только глазам жрецов разрешено было созерцать их. Но жрецы разбежались, бросив в панике дары духам предков.
Нана Оту наклонился, тронул большой обгорелый куль, и куль рассыпался под его руками. Воины со страхом смотрели на вождя Абуры. Невольно даже самые храбрые из них подались назад: лучше не подходить близко, не навлекать на себя беды. Никогда бы они не посмели коснуться священных даров. А сам идол… Крыша над ним, дверь к нему — все сгорело, превратилось в пепел. Черные доски — вот что осталось от Нананомпоу…
Отсюда до города было только две мили, тяжкий путь завершен. Постояв немного, Нана Оту пошел прочь. Тропа, протоптанная ногами сотен паломников, повела людей в Манкесим…
— Кто это?! — в испуге вскрикнула Опокува: темная масса людей виднелась в отдалении.
— Как кто? — не понял Боафо. — Люди, конечно.
— Они что, из города? А почему они так стоят? Почему не подходят?
— Не знаю… Может быть, они хотят встретить нас при входе в город… — Боафо неопределенно пожал плечами.
И тут же Опокува сказала, словно подслушав его мысли:
— Не знаю… не думаю… Почему же они тогда не приветствуют нас, не радуются? Если бы они радовались, мы бы услышали…
— Ладно, увидим, — прервал их разговор Агьяман.
Нана Оту думал так же, как Опокува. Странная встреча… Вот они уже совсем близко, можно их разглядеть — это были в основном женщины. Все, как одна, в трауре — черные, темно-коричневые одеяния, печальные лица…
— Ты сказал, что они нас встречают, — Опокува толкнула в бок Боафо. — А почему тогда они в черном?
Боафо молчал. Нана Оту и старейшины встревоженно переглянулись. Но не цвета одежды больше всего их смутили. Их смутило молчание женщин, полное молчание, с каким они ждали отряд. Люди Наны Оту замолчали тоже. Мертвая тишина нависла над священной тропой.
Медленно подходил отряд к одетым в траур женщинам. Никто не говорил ни слова. Ребята на всякий случай старались держаться поближе к вождю. «Конечно, они все знают, — думал Агьяман. — И что мы вошли в заповедный лес и что отряд разрушил убежище идола. И зарево наверняка было видно из Манкесима». Агьяман оглянулся. Дым стлался по небу, до сих пор отмечая место лесного пожара…
Наконец обе процессии встретились. Женщины чуть отступили, давая дорогу воинам. Нана Оту приветливо улыбнулся. Но ни одной улыбки не получил он в ответ. Женщины молча, враждебно уставились на вождя Абуры. Нана Оту опустил голову: их молчание не было для него загадкой. Ведь он был одним из них, он родился на этой земле и хорошо знал законы племен.
Очень осторожно, стараясь никого не задеть, не толкнуть, повел Нана Оту свой отряд сквозь толпу женщин. Он знал, что теперь будет. И вот сзади, по левую от него руку, раздался громкий плач, плач перешел в рыдание. Нана хотел остановиться, обернуться, утешить, но понимал, что этого нельзя делать. Ровным шагом продолжал он идти вперед. Рыдания раздавались теперь справа, сзади, где-то далеко впереди. Шаг, второй, третий — и вот он уже окружен женщинами, бьющимися в истерике.
Нана Оту все понимал. Он признавал свою вину, ее чувствовал. Он нанес удар женщинам Манкесима, тяжкий удар, но что он мог сделать? Он был в ответе за ребятишек и должен был их спасти. Нана высоко
