исходит от разума, души и сердца... Да! Главная артерия Западной Европы проходит здесь, и эта артерия — Рейн, протекающий через Страсбур!»

Моя концепция организационно оформленного объединения Запада нашла горячую поддержку бельгийского общественного мнения. Я смог лично убедиться в этом в Бельгии, куда был приглашен принцем-регентом. 10 октября мы с Жоржем Бидо наличном поезде принца прибыли в Брюссель. Уже при выходе из вокзала, где меня встречал сам принц, я оказался в гуще приветствовавшей меня толпы. В течение двух дней, где бы мы ни были — в Пале-Руаяле или на могиле Неизвестного солдата, в Лакене или Икселе, где нас принимала королева-мать Елизавета, в городской ратуше или Университете, в Министерстве иностранных дел, французском лицее или на приеме у Раймона Брюжера в посольстве Франции, — повсюду наше появление вызывало овации. Было очевидно, что бельгийский народ свои радости и свои надежды делит и связывает с французским народом.

Принц Шарль согласился с моим впечатлением. Я тем более оценил его поддержу, что относился к нему с большим уважением. Несмотря на печальные раздоры, вызванные в народе поведением короля, который удалился в Швейцарию и поставил принца-регента в сложное положение, я видел перед собой здравомыслящего и волевого человека, твердо исполняющего свои обязанности, сохранившего трон и единство страны и понимавшего, — о чем он не проронил, правда, ни слова, — что ни от одной из противоборствующих сторон благодарности он не получит. Первые лица государства, в том числе солидный премьер-министр ван Аккер, всегда осмотрительный и предприимчивый Спаак, председатели ассамблей ван Ковеларт и Жийон, кардинал-примас Ру, также выразили полное понимание моей позиции. Все в один голос уверяли меня, что с Европой было бы покончено, если бы Франция не находилась в числе победителей. Что касалось будущего, то вопрос об установлении самых тесных связей между государствами Западной Европы занимал все умы.

На следующий день, как в городской ратуше, где нас принимал бургомистр Вандемёлебрук и перед которой, на самой [254] красивой в городе площади, собралась неисчислимая толпа народа, так и в брюссельском Университете, президент которого Фредерике и ректор Кокс присвоили мне звание почетного доктора наук, я говорил о том, какое будущее откроет перед миром ассоциация европейских народов. Уже сейчас возможно «объединение западных стран, располагающих такими связующими артериями, как Рейн, Ла-Манш и Средиземное море». Этот предлагаемый Францией грандиозный проект неизменно вызывал восторженные отклики. Вернувшись в Париж, я вновь изложил его 12 октября на широкой пресс- конференции.

Итак, идея была брошена. Но смогу ли я после выборов, которые через две недели решат вопрос об органах власти, а значит, и мою судьбу, обратиться к миру с необходимыми предложениями? Если, как мне казалось, этот многообещающий проект вызвал горячий отклик у обеспокоенных народов, то у меня сложилось впечатление, что французские политические круги практически оставили его без внимания. В резолюциях многочисленных съездов и совещаний, в заявлениях партий, кроме обтекаемых формулировок, нельзя было найти ничего, что бы касалось внешней политики Франции. Пресса, конечно, сообщала о выступлениях и заграничных поездках генерала де Голля, но предлагаемые им идеи не послужили поводом для организации информационных кампаний, а порой даже не удосуживались комментариев, как если бы речь шла о каких-то далеких для Франции проблемах. Все происходило так, как будто моя вера в способность Франции играть на мировой арене самостоятельную роль и мои усилия в этом направлении вызывали у тех, кто готовился занять место в представительных органах страны, всеобщее сомнение при молчаливом уважении к моей личности.

Я не мог, к тому же, не знать, что для осуществления предлагаемой мною политики нам необходимо было располагать свободой действий за океанами. Если заморские территории отделятся от метрополии или нам придется удерживать их силой, сколько останется нас, французов, между Северным и Средиземным морями? Они должны идти вместе с нами, и для этого нам придется немало потрудиться на континенте! Это вековое предназначение Франции! Но после того, что произошло на территории наших африканских и азиатских владений, было бы безумием рассчитывать на сохранение нашей [255] империи в прежнем виде. Тем более, нечего об этом и думать, когда по всему миру народы поднимают голову, а Россия и Америка всяческими посулами заманивают их в свои сети. Для того чтобы народы, за которые мы несем ответственность, остались завтра с Францией, мы должны проявить инициативу и предоставить им автономию и заменить свободной ассоциацией существующие отношения зависимости. Но для этого мы должны занимать твердые и справедливые позиции как нация, знающая, чего она хочет, умеющая держать слово и требующая этого же умения от других. С этой программой я выступил в свое время в Браззавиле, и сегодня ее в первую очередь надлежало провести в жизнь в Индокитае и Северной Африке.

В странах Магриба еще какое-то время можно было действовать спокойно и размеренно. Хотя некоторые признаки волнений уже давали о себе знать, в целом ситуация была под контролем. В Тунисе от популярности бывшего бея Монсефа остались лишь одни воспоминания; обе дестуровские партии, сильно потрепанные, заняли выжидательную позицию; генеральному резиденту Маету легко удавалось маневрировать между различными политическими группами с помощью реформаторских идей и авторитарных действий. В Алжире восстание в Константине, вспыхнувшее одновременно с майскими мятежами в Сирии, было подавлено генералом Шатеньо. В Марокко прокламации, распространяемые партией «Истикляль»{114}, и организуемые ею же демонстрации особой поддержки у толпы не находили; к тому же, султан Мохаммед V, после некоторого колебания и под давлением генерального резидента Пюо, эти выступления осудил. Но хотя время терпело, тратить его все же было нельзя. Я приступил к делу незамедлительно.

Понятие суверенитета в марокканском королевстве и в тунисском регентстве неразрывно связывалось с их верховными правителями — султаном и беем. Я решил начать непосредственно со встреч с первыми лицами этих стран. Первым приглашение посетить Францию получил султан и был принят со всеми почестями, полагающимися главе государства, доказавшему [256] свою преданность в дни самых трудных испытаний. Помимо обычных официальных приемов, он находился рядом со мной на торжественном военном параде 18 июня, и я публично вручил ему воинскую награду — орден Крест Освобождения. Затем мы вместе совершили поездку в Овернь, где в городах нас приветствовали внушительные толпы народа, а в деревнях были организованы теплые, трогательные встречи. После этого он посетил Германию, совершив инспекционную поездку в прославленные марокканские части 1-й армии, а также побывал на строительстве плотин во Франции. Повсюду его принимали с открытым сердцем, что создавало благоприятную почву для последующих личных переговоров.

Я попросил султана сказать мне со всей откровенностью, что он думает об отношениях между Марокко и Францией. «Я, — ответил он, — глубоко ценю тот факт, что протекторат обеспечил моей стране порядок, справедливость, заложил основы будущего процветания, посеял семена народного образования и формирования национальной элиты. Этот режим был принят братом моего отца Мулаем Абд аль-Хафидом, затем моим отцом Юсуфом и сегодня принят мною как переходный этап от древнего Марокко к современному свободному марокканскому государству. Я думаю, что между событиями вчерашнего дня и событиями дня завтрашнего наступил момент сделать на этом пути первый шаг. Этого ждет мой народ».

«Ту цель, которую вы преследуете, — ответил я, — поставила себе и Франция. Она зафиксирована в Фесском договоре и Альхесирасском протоколе, и ее неустанно добивался Лиоте, инициатор создания современного Марокко. Я, как и вы, полагаю, что в ближайшем будущем следует перестраивать основы наших отношений именно в этом направлении. Но в настоящее время для кого бы то ни было свобода может быть только относительной. Я думаю, что это касается и Марокко, которому предстоит сделать немало, прежде чем оно сможет обойтись собственными средствами. Франции надлежит оказать вам необходимую помощь в обмен на ваше согласие идти пока с ней вместе. Когда в Анфе Рузвельт обещал Вашему Величеству сотворить чудо немедленного обретения независимости, что посулил он вам, кроме своих долларов и места среди своих должников?»

«Я придерживаюсь мнения, — заявил Мухаммед V, — что моя страна должна идти по пути прогресса, опираясь на помощь [257] Франции. Из всех держав, которые могли бы оказать нам поддержку, Франция подходит для этого лучше всего. Она просто предназначена для этой роли, и мы отдаем ей свое предпочтение. Во время войны вы могли убедиться, что и наша помощь была для вас не лишней. Итогом новых соглашений, к переговорам о которых мы готовы приступить, могла бы явиться договорная ассоциация наших двух стран в экономической, дипломатической, культурной и военной сферах».