полученном в то же время, что и английские требования, указывалось, что «французские войска заняли в Дамаске все точки, откуда велся огонь по нашим объектам». Это означало, что наша военная акция закончилась достижением поставленной цели. Несмотря на обуревавшее мою душу чувство негодования, я счел целесообразным отдать приказ приостановить огонь, если, конечно, таковой еще велся, и, оставаясь на занятых позициях, не препятствовать передвижению войск, которое может быть предпринято английской стороной. Жорж Бидо, к сфере действия которого относилось наше генеральное представительство на Ближнем Востоке и который горячо желал не доводить дело до катастрофы, отправил 30 мая в 23 часа, с моего согласия, соответствующую телеграмму на имя генерала Бене. Соответственно, было проинформировано британское посольство, а посол Массигли получил инструкцию тотчас же связаться по этому вопросу с Иденом.

Если бы с английской стороны речь действительно шла только о «прекращении огня», на этом была бы поставлена точка. Но суть дела, естественно, заключалась в другом. Именно поэтому, узнав, что французы приняли решение приостановить применение военной силы, Лондон поспешил разыграть заранее подготовленную инсценировку с целью публично унизить Францию. Черчилль, несомненно проинформированный об окончании боев в Дамаске, решил выступить постфактум с угрожающим ультиматумом, уверенный, что мы не имеем возможности ответить ему должным образом. Он рассчитывал дешево приобрести имя защитника арабов и надеялся, что в потрясенной Франции политический авторитет де Голля будет поколеблен, а возможно, в итоге ему придется распроститься с властью.

31 мая в 4 часа пополудни Иден зачитал в Палате общин текст послания, которое якобы было мне направлено премьер-министром Черчиллем, хотя государственный секретарь прекрасно знал, что к этому часу никакого послания я не получал. «Ввиду серьезного положения, — звучали над скамьями Палаты обращенные ко мне слова из послания Черчилля, — которое сложилось между Вашими войсками и правительствами Леванта, и вспыхнувших жестоких боев, мы, к нашему глубокому сожалению, вынуждены отдать приказ главнокомандующему вооруженными силами на Ближнем Востоке принять меры для предотвращения дальнейшего кровопролития. В своих действиях мы руководствуемся интересами безопасности на всем [220] Востоке и обеспечения коммуникаций, необходимых для ведения войны против Японии. Во избежание столкновений между британскими и французскими войсками мы рекомендуем Вам отдать французским частям приказ немедленно прекратить огонь и отойти в места их постоянной дислокации. После прекращения огня и восстановления порядка мы готовы приступить в Лондоне к трехсторонним переговорам».

Таким образом, британское правительство не только объявило на весь мир о конфликте с нами, который оно само затеяло, но и нанесло Франции оскорбление в момент, когда наша страна была не в состоянии принять вызов. Британское правительство сделало, к тому же, все возможное для того, чтобы наше официальное уведомление о прекращении огня не попало к нему до того, как оно обрушит на нас во всеуслышание свои обвинения. В Лондоне Иден проявил немалую изобретательность, чтобы не встретиться до заседания Палаты общин с нашим послом, который с утра добивался приема у британского министра. Что касается послания Черчилля, то оно было доставлено мне в 5 часов, то есть час спустя после его прочтения британским депутатам. Эта задержка, добавлявшая к наглости текста бесцеремонное попрание всех общепринятых норм, требовалась лишь для того, чтобы не позволить мне вовремя дать знать английскому правительству об уже состоявшемся прекращении огня в Дамаске и лишить его всякого повода для предъявления ультиматума. Должен сказать, что Дафф Купер, не пожелавший запятнать свою репутацию участием в этой неприглядной истории, воздержался отличной передачи мне в руки позорного послания своего премьер-министра. Оно было передано советником британского посольства Гастону Палевски.

Само собой разумеется, я не удостоил английского премьера ответом. Ночью я послал генералу Бене четкие и ясные инструкции относительно действий наших войск: «Войскам не возобновлять боев, если они не будут к этому вынуждены; никому не уступать занятых позиций; ни в коем случае не подчиняться приказам английского командования». Собравшийся 1 июня Совет министров ознакомился со всеми депешами и сообщениями, полученными и отправленными в предшествующие дни. Министры полностью солидаризировались с проделанной работой и отданными приказами. Должен сказать, что овладевшее ими чувство не было чувством страха перед вооруженным конфликтом, [221] поскольку мы стремились всячески его избежать, а британские угрозы больше отдавали дешевым блефом. Министры скорее разделяли охватившее меня чувство горького разочарования при виде того, как Великобритания подрывает основы нашего союза. Позднее я публично предал гласности то, что происходило на самом деле в Дамаске, Лондоне и Париже. В опубликованном мною коммюнике я указал на то, что приказ о прекращении огня был отдан нашим войскам 30 мая вечером и выполнен за несколько часов до того, как англичане выдвинули свои ультимативные требования. Я подчеркнул, что до моего сведения ультиматум был сознательно доведен после его огласки в Лондоне. Я еще раз повторил, что французское правительство дало своим войскам распоряжение не покидать занятых позиций.

В тот же день, 1 июня, генерал Пэйджет прибыл в Бейрут и вручил генералу Бене ультиматум с подробным изложением требований. Англичанин представился как «Верховный командующий Восточным театром военных действий», хотя на 10 тыс. км в округе уже не было никакого противника, и заявил, что «получил от своего правительства приказ взять командование в Сирии и Ливане в свои руки». В соответствии с этим, он потребовал от французских властей «беспрекословного исполнения всех поступающих от него приказов». Его первое распоряжение предписывало нашим войскам «прекратить боевые действия и вернуться в казармы». Свое посещение Бейрута генерал Пэйджет обставил провокационной демонстрацией военной силы. Самолет, доставивший его в столицу Ливана, сопровождало несколько эскадрилий истребителей. Добираясь от аэропорта до резиденции генерального представителя Франции, он пустил впереди себя танковую колонну, в то время как сзади следовали боевые машины с пехотинцами, которые, пересекая город и проезжая мимо французских постов, держали оружие на изготовку.

Генерал Бене сразу же предупредил генерала Пэйджета, что подчиняется он только приказам генерала де Голля и своего правительства. Он заметил также, что разговор о прекращении огня теряет в настоящее время всякий смысл, так как это уже давно сделано по его приказу, отданному в соответствии с указаниями генерала де Голля. Что касается французских войск, то пока они останутся на своих местах, а британские могут сегодня, как и вчера, перемещаться как им заблагорассудится, — с [222] нашей стороны никаких препятствий не возникнет. Генерал Бене выразил, однако, надежду, что Пэйджет и его войска воздержатся от попыток давления на наши воинские части и не возьмут на себя ответственность за возникновение нежелательного конфликта. Французский генерал заверил своего коллегу, что он готов, как и прежде, решать с британским командованием все интересующие обе армии вопросы — размещение войск, их снабжение и передвижение. После чего генерал Пэйджет вместе со своими танками, боевыми машинами и эскадрильями вернулся к себе несолоно хлебавши.

Я не замедлил сообщить генералу Бене, что всю ответственность беру на себя. Как только мне стало известно о предъявленных ему требованиях, я незамедлительно отправил ему послание следующего содержания: «Я вновь подтверждаю приказы, которые отдал Вам... Наши войска должны быть сконцентрированы на позициях, указанных французским командованием, и находиться в состоянии боевой готовности. Они ни в коем случае не должны быть в подчинении у британского командования... Мы хотим избежать положения, при котором может возникнуть необходимость вооруженного сопротивления британским войскам. Но это может длиться только до тех пор, пока нас не попытаются лишить возможности использовать оружие в случае необходимости, которая, судя по действиям англичан, может представиться. Если они вздумают угрожать нам применением оружия, мы должны ответить им тем же. Если они откроют огонь, мы также должны ответить огнем. Доведите это в ясных выражениях до сведения британского командования, ибо нет ничего хуже недопонимания».

Чтобы не было недопонимания у мирового и французского общественного мнения, я созвал 2 июня пресс-конференцию. Никогда еще мне не доводилось видеть такого стечения журналистов, как наших, так и иностранных. Я рассказал о том, что произошло, не допуская оскорблений в адрес наших бывших союзников, но и не стесняясь в выражениях. Затем, 4 июня, я пригласил посла Великобритании, усадил его и заявил: «Должен признаться, что мы не в состоянии сегодня скрестить с вами оружие. Но вы оскорбили Францию и предали Запад. Такое не забывается». Дафф Купер встал и вышел.

Задетый за живое, Черчилль выступил на следующий день в Палате общин, заявив, что желает мне