Марион Делорм уверяла, что она прогонит слуг, ибо только они и могут быть заподозрены. Несмотря на ее усилия, по собранию пробежал холодок. Да и начало речи Сен-Мара вселило неуверенность относительно намерений короля, и эта излишняя откровенность поколебала наименее стойких.
Гонди подошел к Сен-Мару.
— Выслушайте меня,— сказал он тихо,— я тщательно изучил заговоры и заговорщиков; в этом деле имеются чисто механические правила, которые следует знать; последуйте моему совету: ей-богу, я стал довольно силен на этот счет. Надо поговорить с ними, вызвать у них дух противоречия, подогреть их; это неизменно удается во Франции. Сделайте вид, что вы не хотите удерживать их против воли, и они останутся.
Юбер-шталмейстер решил последовать этому совету и, подойдя к наиболее ярым своим последователям, сказал:
— А впрочем, господа, я никого не принуждаю идти за собой, множество храбрецов и так ждет нас в Перпиньяне, да и вся Франция разделяет наши воззрения. Если кто-нибудь из вас хочет обеспечить себе отступление, пусть скажет; мы найдем способ немедленно переправить его в безопасное место.
Никто и слушать не захотел об этом предложении, и возгласы ненависти к кардиналу возобновились.
Сен-Мар все же продолжал расспросы, умело выбирая тех, к кому следовало обратиться; под конец он спросил Монтрезора, заявившего, что заколет себя шпагой, если такая мысль придет ему в голову, и аббата де Гонди, который сказал, встав на цыпочки:
— Знайте, господин обер-шталмейстер, что мое место во дворце парижского архиепископа и на островке Нотр-Дам; я превращу их в неприступную крепость.
— А ваше место где? — спросил он у советника де Ту.
— Рядом с вами, — тихо ответил тот, опустив глаза, чтобы не подчеркивать взглядом значение этих слов.
— Вы этого хотите? Хорошо, будь по-вашему, — сказал Сен-Мар. — Но, соглашаясь, я приношу большую жертву, чем вы. — И, повернувшись к собранию, он продолжал: — В вас, господа, я вижу истинных мужей Франции, ибо после Монморанси и Суассонов вы одни отважились поднять голову как свободные, достойные своих предков люди. Если Ришелье восторжествует, древние установления монархии рухнут вместе с нами; двор будет один властвовать вместо парламентов — этой старинной защиты и могучей опоры королевской власти; но мы победим, и Франция будет обязана нам сохранением своих древних обычаев и прав. Впрочем, господа, было бы обидно испортить из-за этого бал. Слышите музыку? Дамы ждут вас. Идемте танцевать.
— А расплачиваться будет кардинал, — заметил Гонди.
Молодые люди, смеясь, захлопали в ладоши и направились в танцевальный зал с таким видом, будто шли в бой.
Глава XXI
ИСПОВЕДАЛЬНЯ
Ради вас, роковая красавица, — явился я в это страшное место.
Это произошло на следующий день после собрания заговорщиков у Марион Делорм. Снег толстым слоем покрывал парижские крыши и таял в широких канавах и на улицах, где по грязно-серым сугробам пролегали редкие колеи.
Пробило восемь часов вечера, и было уже совсем темно; обычно шумный город безмолвствовал под толстым ковром, наброшенным на него зимою и заглушавшим стук колес по камням мостовой, топот копыт и звук шагов. По узкой улочке, которая вьется вокруг старинной церкви Святого Евстафия, медленно прогуливался закутанный в плащ человек и, казалось, наблюдал, не появится ли кто-нибудь у перекрестка; он часто присаживался на каменную тумбу возле церкви, чтобы спрятаться от капели под горизонтальными статуями святых, которые выступают из-под крыши этого храма и нависают над улочкой, как сложившие крылья хищные птицы, готовые броситься на добычу. По временам старик прохожий распахивал плащ и, чтобы согреться, хлопал себя по груди или дышал на руки, которые зябли, несмотря на длинные по локоть перчатки из буйволовой кожи. Наконец он заметил тоненький силуэт, пробиравшийся по снегу у самой стены.
— Ах, Santa Maria![27] Что за мерзость эти северные страны! — сказал дрожащий голосок.— Ах,
— Тише, тише, — проговорил в ответ старый слуга. — У парижских стен и особенно у стен церковных имеются кардинальские уши. Пришла ли ваша госпожа? Мой господин ждал ее у входа.
— Да, да, она уже в церкви.
— Слышите, бой у часов дребезжащий — это дурная примета.
— Они пробили час свиданья.
— По мне, они возвещают смерть. Но замолчите, Лаура, вот трое мужчин в плащах.
Они пропустили троих прохожих. Граншан последовал за ними, убедился, что они удаляются, и вернулся на прежнее место; он глубоко вздохнул.
— Снег холодный, Лаура, а я стар. Господин обер-шталмейстер мог бы выбрать другого слугу, чтобы стоять на часах, пока он занимается любовью. Это вам пристало носить записочки, ленты, портреты и прочие пустячки; ко мне следовало бы относиться с большим почтением, и господин маршал никогда бы так не поступил. Старые слуги внушают уважение к дому.
— Давно ли прибыл ваш господин, caro amico?[28]
— Э, cara, cara![29] Оставьте меня в покое. Мы мерзли здесь битый час, пока вы с госпожой соблаговолили явиться: за это время я успел бы выкурить три турецкие трубки. А теперь займитесь делом и поглядите, не бродят ли какие-нибудь подозрительные люди у других церковных дверей; нас всего двое часовых, а местность надо разведывать.
— Signor Jesu![30] И по такому холоду не с кем даже душу отвести! А моя-то бедная госпожа пришла пешком от Неверского замка. О любовь! Amore qui regna amore![31]
— Ну же, итальянка, поворачивайся, говорят тебе! Чтоб я больше не слышал твоего тягучего языка.
— О, господи Иисусе! Какой у вас сердитый голос, дорогой Граншан! Вы были куда любезнее в замке, Шомон, в Турени, когда говорили мне о черных miei occhi.[32]
— Замолчи, болтушка! Говорят тебе, твой итальянский язык годится лишь для канатоходцев, шутов да дрессировки собак.
— О, Italia mia![33] Послушайте меня, Граншан, и вы услышите язык божества. Будь вы галантным homo[34], как тот, кто написал эти стихи для Лауры, вроде меня…
И она стала напевать вполголоса:
