Она не дала ему договорить.

– Мне на него совершенно наплевать... Это последняя услуга, которую я могу ему оказать.

То, как это было сказано, показалось Малко любопытным.

– Последняя? Мне представлялось, что вы сбежали именно с ним.

Моника опустила голову и повозила чашкой по блюдцу.

– Да. Но с тех пор многое изменилось. Я полюбила другого.

– Дона Федерико?

– Да.

– Но он тоже нацист.

– Меня иной раз воротит от него... это верно, – призналась она. – Но я его боюсь. Он изнасиловал меня, и тогда мне показалось, что ощущение ужаса никогда не пройдет... Но потом мне стало все равно... Я привыкла... Я так долго была лишена любви, что сейчас во мне проснулась какая-то сексуальная ненасытность...

Моника обратила на Малко свой пустой и одновременно жгучий взгляд.

– Если бы вы меня повели в какую-нибудь комнату, я не стала бы возражать... Это – не взамен... Для меня вы так же опасны, как и те...

Послышался шелест ткани, и из-за занавески показалась голова бармена.

– Осторожно, – сказал он. – Пришли из «политического контроля». Осматривают кабины.

Голова исчезла.

– Я не хочу, чтобы меня узнали, – прошептала Моника.

Сказать что-либо Малко не успел. Прижавшись к нему всем телом, она припала ртом к его губам. Вложенное в этот поцелуй чувство вызвало в нем мгновенную встречную реакцию... Донья Искиердо сползла на пол и встала на колени так, что ее голова оказалась на уровне банкетки. Платье задралось, открыв бедра и сделав ее похожей на девицу из борделя.

Когда одетые в темную униформу два полицейских раздвинули занавесь, они увидели равномерное колыхание черной шевелюры и бессмысленную физиономию мужчины в предчувствии оргазма. Они засмеялись, застав «гринго» в столь жалком заведении.

Через несколько минут Моника поднялась. Щеки ее пылали. Шиньон растрепался.

– Я была бы отличной шлюхой... – переведя дыхание, просто сказала она.

В ее голосе звучали грусть и гордость одновременно. Малко с трудом возвратился на землю. Прекрасные уста доньи Искиердо были самым лучшим подарком, который женщина может сделать мужчине.

– Я не ожидал этого, идя сюда, – произнес он.

– Я захотела вас сразу же, когда увидала на «эстансии».

Постепенно Моника превращалась в прежнюю недоступную даму. Когда она красила губы, Малко любовался ее красивым ртом, который только что доставил ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Женщины – существа непостижимые... Моника закончила восстановление прически. И как прощаются после чаепития, протянула руку Малко и сказала:

– До свидания.

Скобки закрылись. Искиердо уже вела себя, как мужчина.

– Где вы рассчитываете достать эти деньги? – задал вопрос Малко.

Моника презрительно взглянула на спрашивавшего и произнесла:

– Клаус доверил свои деньги и документы одному своему другу, живущему в монастыре. Завтра утром у меня с ним встреча.

Малко встал и первым покинул кабину.

Лукресия терпеливо ждала в такси. Пепельница была до краев набита окурками. Девушка подозрительно посмотрела на Малко:

– За это время можно было обойти всех здешних девок!

– Разговор был непростым, – дипломатично ответил тот. – Но теперь мне известно, где Клаус Хейнкель прячет свои бумаги, с помощью которых ему удается держать немцев в страхе. Завтра попробуем их заполучить. Я кое-что придумал.

Возвращение прошло без приключений. Всю дорогу Лукресия пребывала в задумчивости.

Малко рассказал ей все, что узнал от израильтян об «отце Маски». Лукресии надо будет к нему съездить.

Перед домом она предложила:

– Останься. Мне одной страшно.

Малко повиновался. У Лукресии он чувствовал себя в безопасности. Она внимательно следила, как он разоблачался. Вдруг схватив его рубашку, стала задумчиво ее рассматривать.

– Троя Моника Искиердо – великая б... – сказала она и протянула Малко его одежду. На внутренней стороне подола рубашки алел отпечаток прекрасных губ Моники.

Глаза Лукресии пылали от унижения и гнева. Малко понял, что нынче ночью ему оправдаться ссылками на разреженность здешней атмосферы не удастся, как и не получить права на вполне заработанный отдых.

Отец Маски закончил молитву и встал с мягкой скамеечки, обитой бледно-розовым бархатом. Что бы там на говорили его недруги, а он еще даже очень набожен. Конечно, его прихожане оставляют желать лучшего. Но, повинуясь законам христианского милосердия, он сделал для себя правилом относиться к тем, кого он принимает в монастыре на авеню Камачо, как к людям порядочным, ищущим спасения от несправедливого преследования.

Глава конгрегации и полковник-капеллан боливийской армии, отец Маски не утруждал себя размышлениями о принадлежности Мартина Бормана к военным преступникам. То, что его сын был членом одного из монашеских орденов, скорее говорило в пользу Бормана. Во всяком случае, он прославился в борьбе с Антихристом – Сталиным, и уже за одно это заслуживает всяческого уважения. Так же, как и несчастный Анте Павлович, которому пришлось спрятаться, чтобы спокойно умереть в одном из испанских монастырей.

Известный в Латинской Америке как отец Августин, Борман всегда отличался отменной религиозностью. Именно по его инициативе и на его деньги орден, к которому принадлежал отец Маски, сумел построить ряд монастырей в Перу, Боливии и Эквадоре. В глазах отца Маски это было много серьезнее, чем какие-то там военные преступления.

Мартин Борман появился в Ла-Пасе после скитаний по различным религиозным учреждениям, где его набожность была по достоинству оценена.

Некоторое время спустя падре Августин принялся за постройку церквей в Парагвае, которых тогда в этой стране было еще мало.

Отряхнув белую сутану, отец Маски посмотрел на часы и погладил бороду. До встречи оставалось еще десять минут. Он всегда с удовольствием встречал очаровательную вдову Искиердо, которая несколько раз исповедовалась у него и чьи признания не могли не взволновать его сердце.

Желая поскорее отогнать греховные мысли, святой отец подошел к большому сейфу, вмурованному в заднюю стену. Ключи от него имелись только у настоятеля и отца Маски. Боливийцы были набожны, и потому опасаться обыска не приходилось.

Отец Маски потянул к себе тяжелую стальную дверцу. На полочках были разложены десятки пакетиков. Почти каждый из них служил хранилищем страшных тайн. Хозяева одних уже перешли в лучший мир, владельцы Других никогда не явятся; следы третьих депозиторов исчезли навсегда. Но было еще много таких, как Клаус Хейнкель, которые время от времени приходили сюда сами или присылали надежного человека.

Надев для верности очки, святой отец достал толстый конверт и положил его на стол. Выходивший окнами во внутренний дворик кабинет отца Маски был меблирован весьма скромно.

Монах собрался с мыслями и прочитал краткую молитву. Совсем недавно он возвратился из района Санта-Крус, где партизаны-коммунисты вели себя особенно активно. И ему пришлось там не столько крестить, сколько соборовать. Американец Маски уже давно избрал Боливию своей второй родиной.

Раздался легкий стук в дверь, и святой отец крикнул: