право.

Боливиец посмотрел на него, как на Мессию.

– Правда?

– Правда. Знаете ли вы, где он может находиться, если он действительно жив?

Боливиец кивнул головой:

– Да. Я найду его, если вы обещаете его наказать.

– Обещаю.

Дон Искиердо схватил руки Малко и потряс их.

– С богом! Он – плохой человек. Я одолжил ему денег, открыл ему двери своего дома. Я полностью доверял ему... Завтра, к часу, приходите в ресторан «Дайкири». Я скажу вам все, что смогу узнать.

Малко поднялся. Унижение боливийца угнетало его.

Кармен тотчас пересела и прижалась к Искиердо. Она уже сняла туфли и только ждала ухода гостей, чтобы продолжить стриптиз.

Боливийцу явно не терпелось развлечься с Кармен. Лукресия и Малко вышли под звездное небо Ла- Паса. Было свежо, но не холодно. В горах лаяли собаки.

– Почему ты так хочешь разыскать Клауса Хейнкеля? – спросила Лукресия. – Я думала, ты просто привез в Боливию документы на него. Так мне сказал Кэмбелл.

Малко ответил не сразу. Он и сам не знал как следует, почему он ввязался в эту сомнительную драку. Он вспомнил об ужасах, которые ему рассказывал человек из Цюриха. И его последнюю фразу: «Вам доверяют». Ему было неприятно, что люди, подобные Кэмбеллу, мешают совершению правосудия над Клаусом Хейнкелем.

При этом – отнюдь не из гуманных побуждений. Все прошлое Малко отказывалось смириться с этим. Его славянская душа требовала безрассудного благородства. Разыскать Клауса Хейнкеля во что бы то ни стало – если он, конечно, действительно жив, – стать рукою провидения, его инструментом, бескорыстным, неумолимым и безжалостным; он считал, что это искупило бы его вину за те неблаговидные задания, которые ему приходилось выполнять в прошлом. И это позволило бы ему остаться самим собой, Его Высочеством светлейшим князем Малко, рыцарем Мальтийского ордена, австрийским дворянином. И внештатным агентом ЦРУ.

– Я неисправимый романтик, – наконец ответил он Лукресии.

Она подняла руку, чтобы остановить такси, неожиданно появившееся в столь поздний час. Потом взглянула на Малко с каким-то новым выражением.

– На твоем языке, – сказала она, – «мачо» значит «романтик»?

Не успел Эстебан Баррига поднять голову, как в кабинет вошли двое и закрыли за собой дверь. Когда журналист оторвал, наконец, глаза от лежащих перед ним гранок, было слишком поздно. Пришельцы загородили собой выход. Они были похожи как братья: одинаковые черные потертые костюмы, злобное и трусливое выражение бледных физиономий, сальные волосы.

Замерев в животном ужасе, Баррига смотрел, как они приближаются к нему. Тот, что помоложе, с желтым галстуком, с презрением произнес:

– Ну ты, отродье бесстыжее.

Не торопясь, он прошел по кабинету. Не успел Эстебан Баррига собраться с силами, чтобы попытаться бежать, как тощая и черная фигура бросилась на него. Левой рукой бандит схватил журналиста за отвороты пиджака, и, размахнувшись правой, ударил Эстебана Барригу в нос кулаком. Журналист услышал, как, хрустнув, сломался хрящ носа. Он повалился в кресло.

Но инстинкт самосохранения оказался сильнее боли. Он чувствовал, что если сейчас не выйдет из кабинета, его добьют. Пытаясь закричать, он открыл рот, но захлебнулся собственной кровью.

Второй бандит сунул руку в карман и вытащил оттуда нож с выкидным лезвием. Он нажал пальцем на кнопку, сверкнуло лезвие и он полоснул им по обтянутому рубашкой животу журналиста.

Один раз, второй, третий.

При каждом ударе лицо Барриги искажалось от боли. Нож, вспарывавший ему живот, казалось, гипнотизировал его. Он молчал.

Медленно, очень медленно, судорожно вцепившись руками в жилет, он откидывался назад в своем кресле. Скорее всего, он был уже мертв. Из одной лишь злобы второй бандит, до сих пор бездействовавший, схватил пишущую машинку и обрушил ее на голову умирающего.

И то, что осталось от Эстебана Барриги, рухнуло на пол.

Тот, что был с ножом, убрал лезвие и ударил ногой по затылку человека, которого только что убил. Вот по таким мелким деталям и отличают уважающего себя профессионала от всякого дерьма. Он делал это, даже если никто не наблюдал за ним.

Затем двое мужчин вышли из кабинета и, прикрыв за собой дверь, прошли мимо крепко спавшего индейца-вахтера.

Малко впотьмах дожевывал свой жесткий, как подметка, бифштекс. В зале заведения «21» было почти совсем темно. Попасть сюда можно было, войдя в крошечную дверку с маленькой улочки Ортиз, что направо, от Прадо.

Это было нечто среднее между кабачком и рестораном. Беспрерывно играл оркестр. Удобно устроившись на мягком диванчике рядом с Малко, Лукресия, казалось, с каждой минутой становилась все красивее. Несколько явно не супружеских пар бесстыдно обнимались под покровом темноты.

– Как удалось уродливому карлику Искиердо подцепить такую красавицу жену? – спросил Малко.

Лукресия засмеялась грудным смехом.

– Благодаря олову. Он был владельцем огромных рудников. Они теперь национализированы, но у него остались те, что поменьше. Он купил Монику. Ее мужа, полковника, расстреляли во время путча. И в 22 года она оказалась перед выбором: стать шлюхой или выйти за Искиердо.

– Но ведь от него рехнуться можно...

– Рехнуться?

Покачивая поднятым пальцем левой руки и искоса поглядывая на Малко, юная боливийка проговорила:

– Сеньор Искиердо не «мачо». Совсем, совсем не «мачо». Моника рассказывала всем своим подругам, что ему достаточно просто, слегка повизгивая, потереться об нее, и все. Ей казалось, что она играет с ребенком. А потом он приютил у себя Клауса Хейнкеля. Немец проработал много месяцев на хинных плантациях и изголодался по женщинам. Моника недолго ему противилась.

Лукресия вздрогнула, когда Малко нечаянно коснулся ее груди рукой. Ее словно пронзило электрическим током. Она поспешно отхлебнула большой глоток боливийского вина. Затем задумчиво произнесла:

– Я чувствую себя так, как это было с первым мужчиной, которого я полюбила. Стоило ему коснуться меня, как я вся вспыхивала.

Действие боливийского вина начал ощущать и Малко. Выйдя из-за стола, он взял Лукресию за руку и повел ее танцевать. Давно не приходилось ему танцевать подобного танго. Лукресия лихорадочно прижалась к нему. Во время одного резкого поворота их губы соприкоснулись, и молодая женщина на мгновение прижалась ко рту Малко. От этого прикосновения она словно воспламенилась. Малко почувствовал, как она прильнула к нему плотно, гибко, как удав.

Плюс ко всему, было так темно, что даже если бы они занялись любовью прямо на танцевальной площадке, никто бы этого не заметил.

Они еще немного молча потанцевали. Затем вернулись к столику. По-видимому, подумал Малко, высота над уровнем моря силе чувств не помеха. Это танго подвергло его волю тяжелому испытанию. Он ведь даже не поцеловал Лукресию, а у него было такое ощущение, что они занимались любовью. Он еще помнил прикосновение ее тела. Вот что значит «знойная женщина»! Он положил руку ей на бедро, и она ближе придвинулась к нему. Вдруг он почувствовал, что вся она словно сжалась. Он поднял голову. Какой-то мужчина в вязаной фуфайке шел между столиками, засунув руки в карманы и внимательно оглядывая каждую парочку.

– Кто это? – спросил Малко.

На лице Лукресии появилась гримаса отвращения.