придется ему, а с другой – допускал, что может позорно ляпнуться в этом деле и погибнуть. Казалось, прошло сто лет с тех пор, как он, движимый любовью к Анике и обезумевший от потери любимой, однажды утром прикончил ее убийцу, просто прикоснувшись к его сердцу. «Я становлюсь обычным человеком», – повторял он себе, хоть ему и говорили, что когда он вышел с кошками против «англичан», все видели, как он вырос вдвое.

С тяжелым сердцем Дионисио отправился в бордель на заседание постоянного военного совета. Когда он вошел, все смолкли. Дионисио некоторым кивнул и прошел к столу.

– Я пришел сообщить вам, – сказал он, – что выйду за стену и сам займусь ими.

– Молодец, Дионисио! – сказала Ремедиос, когда стихли аплодисменты. – Иного мы и не ждали. Однако у нас другое решение.

– Ты просто лишишь нас всякого удовольствия, – сказал Хекторо. – Ладно бы они только досаждали нам и ломали террасы, мы бы сказали: «Пусть Дионисио идет»; но они убили дона Сальвадора, который пришел на мирные переговоры, так что теперь это касается всех.

– Все желают поучаствовать и выдворить их отсюда, – прибавил Мисаэль. – Просить тебя заняться этим – значит украсть у себя возможность показать, чего мы сами стоим. Я тоже мужчина, как и все здесь.

– По-моему, ты заговариваешься, – приподняв бровь, сухо заметила Ремедиос.

– В таком случае, – сказал Дионисио, слегка разочарованный, – располагайте мной, как считаете нужным. – Он сел рядом с призраком Хосе, который задумчиво уставился на стакан с выпивкой, как обычно, стоявший в память о нем.

– Хорошо, давайте подумаем, что мы можем сделать, – предложила Ремедиос, взявшая командование на себя; объяснить, почему так сложилось, никто не мог – вроде так и должно быть.

– Я тут надумал замаскировать наши тракторы под огнедышащих драконов, – сказал учитель Луис. – Можно выехать ночью с зажженными фарами, нарисовать на них глаза, да еще на выхлопные трубы надеть свистульки с жутким звуком. Вот только нет ничего под рукой, чтоб соорудить инжектор пламени, и не могу сообразить, чем в прикрыть трактористов от пуль.

– А я хотел предложить, – вступил Хекторо, – отправить им «Цыпленка для настоящего мужчины». Приготовить в огромном котле и послать им – мол, хотим помириться. Это ж блюдо замедленного действия, вот я и подумал: пока они там будут носиться, цапать глотки и вопить от боли, мы выйдем и атакуем. Правда, потом я сообразил: они ж могут его и не съесть, побоятся, что отравлено, и тогда думаю: «А что, если мне прийти туда и съесть кусочек у них на глазах, дескать, все нормально?» Но тут допер: они сначала меня пристрелят, а уж потом станут есть. Ну, смерти-то я не боюсь, но мне стукнуло: я ж могу в бою пригодиться. Так что этот план я больше не поддерживаю.

– Тебе обязательно являться на наши заседания верхом на лошади? – яростно дымя сигарой, спросила шлюха Консуэло. – Ты просто не представляешь, какой у тебя дурацкий вид, когда ты чиркаешь своим сомбреро по потолку. И мне надоело подбирать, когда твоя лошадь навалит. – Она презрительно сплюнула на пол, игнорируя уничтожающий взгляд Хекторо.

– А я придумал выкрасть ночью одного гада. Такого, чтоб знал обо всех планах, – выступил Мисаэль. – Но потом мне пришла мысль: а вдруг он проглотит бумаги с планами и потом откажется в сортир ходить? Ага, думаю: тогда нужно пригрозить, мол, вспорем ему брюхо, чтоб достать бумаги, он от страха обгадится, и все их планы у нас в руках.

– Извини, приятель, но это хреновое предложение, – сказал Педро.

– Да знаю, – ощерился Мисаэль. Замаскированный зуб делал улыбку жутковатой. – Мне это приснилось, я только потому и рассказал.

– Сдается мне, нужно выходить за стену и атаковать, – сказал Хекторо.

– Хотелось бы мне поотрезать их английские носы, богом клянусь! – вмешался граф Помпейо Ксавьер де Эстремадура. – Я выведу своих солдат, и мы покромсаем их мечами, проткнем пиками, ослепим стилетами и насадим их головы на колья, пусть вороны пируют! – Он грохнул кулаком по столу, и все дернулись от края, чтобы не попасть под ручейки пролитого вина.

– Прошу прощенья, граф, но лобовая атака вызовет большие потери с нашей стороны, а им не особо повредит, – мягко возразил генерал Фуэрте. – Как говорит Мисаэль, «такие подвиги не требуют смекалки».

– Можно бы напасть ночью, – размышлял Хекторо, – но тогда есть вероятность, что в темноте перебьем друг друга. Нет, я не боюсь, но убивать своего можно, только если задета честь.

– Предлагаю зайти им в тыл, – сказал генерал. – Они этого совершенно не ожидают, и маневр увенчается успехом.

Члены военного совета в ужасе ахнули.

– Генерал, – сказала Ремедиос, – нам придется спускаться на плато и уже оттуда заходить им в тыл. На это могут уйти недели, никто ведь не знает дороги. Места дикие, мы можем заблудиться и погибнуть.

– Чтобы спуститься в долину, придется сначала подниматься на парамо, [101] – сказал Мисаэль. – Вы там бывали когда-нибудь? – Генерал покачал головой. – Там так холодно, что яйца втягиваются чуть ли не до горла, прям не сглотнешь. Пальцы распухают, как бананы. Голова льдом покрывается. Ветер дует со всех сторон разом и забирается под одежду, как ледяные руки мертвой шлюхи. Дождь острым ножом просекает до кишок. Вдруг пойдет снег и завалит тебя с головой; а то иногда ветер сдувает его с вершин и не видно ни зги. Порой слепнешь от света, или нападает горная болезнь, и ничего не соображаешь и только мотаешься, вылупив глаза, как пьяный, который перебрал писко и сейчас загнется. А то откуда ни возьмись наплывают туманы, и будто воду вдыхаешь; вытянешь руку и не видишь ее, только тени мертвецов выныривают из мглы и перед глазами маячат. Мы прошли через парамо, когда добирались сюда, и не дай бог там снова оказаться.

Наступило долгое гнетущее молчание – все перебирали в памяти знакомые рассказы об ужасах парамо.

– А что, если кому-то известен другой путь? – подался вперед Дионисио. – Аурелио знает горы как никто. Он нас проведет, ему это раз плюнуть. Ничего лучше плана генерала у нас пока нет.

– Надо использовать оба варианта, – сказал Хосе. Он заговорил впервые после смерти, и слова давались ему с трудом. – Кто-то останется здесь и атакует, остальные выступят с тыла.

Все с изумлением посмотрели, как неуверенная улыбка бродит по бледному лицу неподвижного призрака, ставшего уже привычной деталью борделя, вроде пустых бутылок и плевков на полу.

Ремедиос подняла руку, прося слова:

– Хорошо. Допустим, мы принимаем этот план, чтобы покончить со спорами. Почти у всех женщин есть дети, за которыми нужен пригляд, поэтому женщины останутся здесь и будут защищать город. Большинство детей – от Дионисио, так что он тоже остается. Фульгенсия Астиз – главная среди женщин Дионисио, и она остается ими руководить. Я пойду с мужчинами, потому что, если останусь, буду спорить с Фульгенсией, а так удержу мужчин от глупостей, пока добираемся до места. Испанские солдаты тоже останутся; они так долго были мертвыми, что многие сильно поглупели, их ни на что надолго не хватает. Граф остается ими командовать, это его право. Когда горожане услышат стрельбу и увидят в генеральский бинокль, что мы атакуем англичан в спину, они выйдут из города и тоже нападут.

– Никто не выдержит войны на два фронта, – сказал генерал. – Вспомните Наполеона и Гитлера.

– Боливар бы выдержал, – возразил учитель Луис.

– А что, разве у англичан есть Боливар? – риторически вопросил генерал, взмахом руки отметая возражения.

– План великолепный, все это хорошо, – сказал Педро, глотнув водки, – но где, черт побери, был Аурелио все это время?

– Если хотите атаковать с юга, – сказал Аурелио, – нужно идти через джунгли, где вас изжалят и искусают; поклажа будет мешать, вы изойдете потом и проклянете все на свете. Потом надо будет подняться на склон, откуда мы тогда видели наводнение. А оттуда двигаться тем же путем, как мы шли сюда, когда переселялись.

– Через парамо? – вздрогнув от одной только мысли, спросил Мисаэль, и Аурелио кивнул.

– Хоть бы напрочь не отморозило! – воскликнул Мисаэль, прикрывая руками нижний департамент.

– Можно этого избежать, – ответил Аурелио. – Если подходить с севера, нужно только спуститься на