губ. Потом в обоих снах они взглянули друг на друга, протянули руки и двинулись навстречу. Но с каждым шагом они друг от друга удалялись, пока не превратились в крохотные пятнышки на горизонте. И тогда, развернувшись, они пошли в обратную сторону, через долю секунды встретились и обнялись.

Аника пробудилась счастливая и, даже не выпив кофе, записала в дневнике: «Мне приснилось, что Д. – золотой бог».

И Дионисио проснулся счастливым. Его словно по волшебству вернули в рай.

Аника писала в дневнике: «Какая же я дура, что не сообразила: в столице этим говнюкам о наших встречах не узнать. Может, я и забеременела-то понапрасну. Но я решила: у меня будет ребенок, и мне наплевать, что подумает отец или кто там еще. Я знаю, Д. меня любит. Все эти осложнения показали – Д. любит меня еще сильнее, чем я думала. И он современный человек. Не заставит меня сидеть дома и нянчиться с детьми (очень надеюсь), да и готовит лучше меня. Я выйду за него, потому что он сделает предложение, я знаю, и еще знаю, что всегда буду его любить, и потом, чего уж, раз такое дело. И потому что сама хочу. Куда бы нам уехать, чтобы они нас никогда не нашли?»

Дионисио заглянул к Хересу в комнату – хотел узнать, не вернулся ли тот из своей отлучки. Трое мужчин никогда не следили за перемещениями друг друга, в отличие от женщин, которые, квартируя в одном доме, непременно оставляют подругам многословные записки, даже когда никто об этом не просит.

Но Херес не вернулся вообще. Ему надоело дожидаться, когда Дионисио убьют, и он, прихватив мешок с песо, направился в Антиохию, где открыл успешное дело по восстановлению утопших разбитых грузовиков. Он стал носить белые костюмы и «панаму» с голубой лентой, отчистил прокуренные зубы, отказался от марихуаны и перешел на гаванские сигары, отчего сделался еще нелепее, и женился на Консуэло, совсем молоденькой девушке в белом. Ее темные волосы и вишневые губки осчастливили Хереса, а в старости он написал мемуары о Дионисио Виво, которые, несмотря на неточности, довольно часто включаются в разные сборники. Он умер мудрым и уважаемым человеком. Дочери вышли замуж за богачей, сыновья окончили Гарвардскую школу бизнеса и приводили отца в пример: мол, честность и усердный труд всегда вознаграждаются. Они платили ежегодные взносы в Клуб сталелитейных промышленников и Консервативную партию и говорили, что род их ведет начало от испанских аристократов.

Увидев, что Хереса нет, Дионисио вернулся к себе. Из комнаты Хереса он уже видел, что сегодня за погода, но по привычке подошел и к своему окну. Внизу в окружении большой своры собак стоял человек с мешком через плечо; гость коротко махнул рукой.

Несколько озадаченный, поскольку прежде никогда этого человека не видел, Дионисио спустился по лестнице. Незнакомец выглядел пришельцем из лесной глухомани: сандалии из автомобильных покрышек, штаны, доходившие до середины икр, скроены из звериных шкур, и рубашка от частых стирок в речной воде совершенно вылиняла; в руке обвязанный проволокой древний испанский мушкет, на голове – соломенное сомбреро с обтрепанными полями, на запястье браслет из зубов каймана.

Выйдя из дома, Дионисио направился к гостю и протянул руку – пришлось задирать голову, чтобы заглянуть незнакомцу в лицо. Тот был невероятно высок, худощав и производил впечатление человека, способного сутками обходиться без сна и потом даже не вспомнить, что неплохо бы отдохнуть. Пожилой, если учесть его образ жизни, но в свои лет пятьдесят семь выглядел не старше тридцати, разве что седина с голубым отливом. Человек почтительно, однако без подобострастия пожал Дионисио руку. Тот ощутил в ладони покалывание, будто муравьи покусали.

– Дон Педро, – представился незнакомец. Дионисио удивился – он понятия не имел, что в Кочадебахо де лос Гатос Педро пользовался таким уважением, что все, не задумываясь, обращались к нему «дон». – Это мои собаки, – продолжил он. Потом как бы пояснил: – Я охотник. Вернее, был им прежде.

Дионисио взглянул на толкавшихся псин: шелудивые полукровки с умными глазками завиляли хвостами. Он потянулся приласкать собак, и те, надеясь на угощение, лизнули ему руку. Вдруг Дионисио выпрямился:

– Что-то с ними не так. Не пойму что.

Педро с гордостью улыбнулся:

– Они выведены от собаки Аурелио – вы с ним уже встречались. Они не лают. Никогда не брешут и не скулят, как другие псы. И потому, сеньор, лучше их для охоты нет; правда, мне сейчас редко приходится охотиться, больше для развлечения, чем для пропитания. Держу их, потому что человеку следует помнить, зачем он появился на свете.

Услышав имя Аурелио, Дионисио насторожился. Он вспомнил низенького пожилого индейца аймара с косичкой, что изъяснялся руническими загадками и дал повозиться со своими кошками.

– Аурелио? – переспросил он.

– Аурелио просил передать подарок, напомнить о трех опасностях и сказать, что вы скоро увидитесь. Он приносит извинения, дела не позволили ему прибыть лично. – Педро помолчал и прибавил: – Я все равно хотел прогуляться, потому и направился сюда.

– Прогулки бывают покороче, как правило, чем от Кочадебахо де лос Гатос до Ипасуэно, – заметил Дионисио. – Несколько дней, наверное, шли?

– Я умею ходить быстро и не уставать. Я был охотником. Я охотник.

– Что за три опасности? – спросил Дионисио. В тот раз он увлекся возней с ягуарами и плохо помнил, что говорил Аурелио.

Педро приложил три пальца к виску, собираясь с мыслями.

– Первая в том, что вы думаете, будто все вам известно, вторая – вы из-за этого ничего не поймете, и третья – смерть может появиться не там, где ее ждут.

Дионисио ошибочно решил, что первые две опасности касаются его крупного недостатка – интеллектуальной заносчивости. Он слегка разозлился, как бывает, если критика почти попала в точку. Третья опасность показалась ему каким-то суеверным мистицизмом, который зрелые общества уже переросли.

– Полагаю, вы тоже колдун? – с легким пренебрежением спросил он.

Педро ответил не рисуясь, очень искренне:

– Я умею становиться речным богом на рыбном празднике и знаю заклинания для исцеления недугов. Правда, в основном у животных.

Они взглянули друг на друга с выражением отцов, которые терпеливо смотрят на сыновей, зная, что придет время, когда те вырастут и не будут несмышленышами, а затем Педро осторожно снял с плеча мешок и мягко опустил на землю.

– Это от Аурелио, он считает, для такого подарка есть все основания.

Мешок шевелился – в нем было что-то живое; Дионисио развязал горловину и заглянул внутрь. Он просто растаял, увидев двух крохотных котят ягуара с громадными ушками и усами. Один крепко спал, а другой взглянул на Дионисио и беззвучно мяукнул.

– Кис-кис, – сказал Дионисио и сунул в мешок руку.

Котенок мягко прихватил ее когтями – оцарапаешься, если уберешь. Потом звереныш подтянул ладонь к себе, чуть куснул, лизнул и отпустил.

– Мне нравятся эти кошки, – озабоченно сказал Дионисио, – но они еще совсем маленькие, нельзя отнимать их от матери. Помрут у меня.

– Это необычные кошки, сеньор. Будете им матерью. Вот увидите, их даже кормить не придется. Они едят только ради удовольствия и все же растут. Станут черными и очень большими; вы бы таких знали, если б' хоть раз побывали в моем городе. Это кошки из Кочаде-бахо де лос Гатос.

– Да, я о них слышал, но не верю в эти россказни. Если «ИНДЕРЕНА»[39] прознает, что я держу двух ягуаров, которых охраняет закон, у меня будут большие неприятности. Аурелио мне подсуропил тюрьму и штраф. Я не могу принять такой подарок.

Педро снова улыбнулся:

– В «ИНДЕРЕНА» славные люди, но это – домашние кошки из Кочадебахо де лос Гатос. Никто ничего не узнает, а если узнает, ничего не сможет вам предъявить. Вы потом поймете, эти кошки сами себя охраняют.

Дионисио вынул котят из мешка и положил себе на плечи. Он ощутил тепло тугих брюшков и острые коготки – детеныши вцепились в рубашку, чтобы не свалиться.

– Передайте Аурелио, что я благодарю от всего сердца, но не понимаю, почему он их мне подарил.