лежал на боку под простыней. Отчаянно желая помочиться, команданте Гальдос выскочил в коридор и опять врезался в стойку с тростями. Выругался, собрался с мыслями и выглянул наружу. Увидев, что часовых нет, стремглав кинулся бежать, продираясь сквозь кусты, и грохнулся в оросительную канаву. Упав, ободрал руки о камни и лежал в канаве, потея и трясясь от страха, пока не обрел чуточку самообладания. Вернувшись на дорогу, Гальдос направился в бар, где выпил подряд четыре стаканчика водки и выкурил десять сигарет. К нему подсела шлюха, увидела его окровавленные руки и безумные глаза и отсела подальше.

Теодоро Мена Мачикадо, самый опытный наемный убийца, член партии эсеров («Летучий фронт Лимы»), известный под кличкой «Точильщик», потому что на задания ходил с ножом, явился сразу после отбытия команданте Гальдоса. Весь путь от Исабели Мачикадо проделал на попутных грузовиках – на это ушло два дня. Грязный, усталый Мачикадо рвался без колебаний выполнить свой революционный долг, пожертвовав, если придется, жизнью. До этого он уже казнил от имени народа семерых высокопоставленных офицеров и собирался прибавить к списку генерала Фуэрте. Террорист не знал, что, по меньшей мере, три его жертвы сочувствовали левым и разделяли их антиамериканские, националистические взгляды, еще трое считались умеренными, и только один принадлежал к правым. На его взгляд, все они были одного поля ягоды, и он не собирался вилять, делать скидки и оговорки, когда речь шла об уничтожении классового врага. В нем все зудело от жажды революционной справедливости, которую он один умел отличить от кровожадности. Мачикадо сидел в кустах и ждал, когда пройдет часовой.

Возбуждение нарастало, и Мачикадо, улучив момент, ринулся через дорогу, взлетел на крыльцо генеральского дома и дернул дверную ручку. Он ворвался в дом, врезался прямиком в стойку для тростей и, не останавливаясь потереть ушибы, промчался в спальню. Вытащив из-за пояса любовно заточенный мясницкий нож, он навалился на тело и четырежды остервенело ударил в грудь, всякий раз вонзая под ребра. Потом отвалился и вытер лезвие о простыню.

Уступая порыву, Точильщик дернул тело за плечо, перевернул, и в ярком лунном свете увидел обезображенное, спекшееся, заляпанное кровью лицо бродяги. По лицу ползали мухи, во рту копошились личинки. В ноздри Точильщику ударило тошнотворное зловоние, он зажал нос.

К горлу подкатила тошнота, ошеломленный Точильщик попятился и выскочил из комнаты. В коридоре он опять врезался в стойку с тростями и, держась за коленку, похромал к двери. Дождался, когда пройдет часовой, и припустил через дорогу к кустам. Несколько метров пробежал, скрючившись, затем вернулся на дорогу.

Возблагодарив того, кто придумал бары, Точильщик вошел в ближайший и сел за стойку рядом с команданте Гальдосом. Тот уже нес околесицу и остекленело таращился в пространство. Точильщик заказал бутылку рома, выпил ее, не прибегая к стакану и не разбавляя инка-колой, и стал смотреть, как тлеющая сигарета Гальдоса догорает, и у того на пальцах появляются два волдыря.

– Черт!.. Какого хрена?… Господи!.. – заорал команданте Гальдос и вскочил, тряся обожженными пальцами. Точильщик за рукав утянул его на табурет и проговорил:

– Выпей-ка еще, приятель.

Наемные убийцы от двух политических крайностей пили, как слоны на водопое, клялись друг другу в вечной дружбе, обнимались, делились, сильно преувеличивая, опытом несчастной любви, рассказывали, прибегая к поэтической гиперболе, о любовных похождениях. Они крепко спали, уткнувшись лицом в стойку, когда взрывное устройство генерала Фуэрте высветило ночь и звучным гулом раскололо тишину.

Ни тот, ни другой не проснулись. Команданте Гальдос пробормотал во сне: «Вот это шахна!». Точильщик по-поросячьи хрюкнул и буркнул: «Что?… Где?…»

А генерал, любитель живой природы, сном праведника спал под звездами, обхватив за шею мурлыкавшую кошку. Единственный человек на свете, убитый трижды за ночь в свое отсутствие, причем один раз – самоубитый, но выживший, чтобы дезертировать из армии и продолжить научную экспедицию.

Сдвиги сьерры и неумолимая вода, вымывающая камни, образовали здесь долину чуть ли не на заре геологической эпохи. Испокон веку с востока по обеим сторонам долины вздымались, вершинами уходя вертикально в небо, две огромные горы. Тут еще нога человека не ступала, когда мощное землетрясение крепче стиснуло складки многострадальной земли и накренило южную горную вершину – она склонилась над входом в долину и одарила ее водопадом.

В долине с нависшей горой столетиями жили инки. Они построили каменный город: храмы и зиккураты, площадки для игры в «пок-а-ток»[69] (проигравших иногда приносили в жертву), прямые мощеные улицы, невысокие дома вдоль них, каменные колонны с резьбой. Путешественники попадали в город с запада, где их встречала аллея с каменными изваяниями ягуаров; на северном склоне горы инки выстроили Дворец Богов.

А потом настал день, раздался неистовый грохот, и женщина в поле закричала, показывая на восток. Люди, выбежав на улицы и дворы, изумленно смотрели, как стоявшая на краю их мира наклонная гора трещит по швам, раскалывается и валится с громыханьем, запруживая реку в устье долины. С жутким треском откололся последний обломок и рухнул, высоко в воздух подняв тучи каменной пыли, подхваченные резким ветром.

Жители яростно трудились, расчищая завал, но вода поднималась быстрее. Они втаскивали на склон огромные камни, но многие обломки оказались так тяжелы, что их не могли поднять и двадцать человек. Люди отказались от неравной борьбы, испугавшись, что вода отрежет им путь к отступлению, и пустились в долгий переход в сторону Куско; все они погибли, сраженные неумолимой и враждебной безжизненностью тех мест. Они расстались с жизнью задолго до того, как долина превратилась в огромное озеро, что затопило город и упрямо давило на завал, поджидая момента, когда горы снова двинутся, запруда прорвется, и освобожденная волна весело покатит по лощинам и оврагам, пробьется сквозь джунгли и разольется в бассейне Мулы, чтобы вновь испариться в небесное лоно, ее породившее.

С высоты склона глазам переселенцев предстал нетронутый, наполовину погребенный под слоем ила город, кое-где блестевший озерками. Путники увидели зиккурат и храмы, Дворец Богов, крыши домиков и обелиски с ягуарами вдоль дороги при входе в город.

Ремедиос подошла к Педро:

– Как мы его назовем? «Свобода»?

– «Новая Чиригуана», – предложил Мисаэль.

– Нет, – сказал Аурелио. – Это затопленный город кошек, он будет называться Кочадебахо де лос Гатос.

Индеец произнес это столь убежденно, что поток предложений мгновенно иссяк, и все приняли имя нового дома. Люди на разные лады повторяли его и сочли, что звучит оно хорошо.

– Ну что ж, пошли, – сказал Хекторо. – Нам тут еще копать и копать.

– Я ухожу, – объявил Аурелио. – Но еще вернусь. У меня важные дела.

– Побольше лопат привези, – попросил дон Эммануэль. Аурелио развернул мула и зашагал вверх по склону.

Он вернулся в джунгли к Кармен, набрал мешки трав и кореньев. Затем поднялся в горы и две недели постился, призывая силу духов. Когда завеса между мирами истончилась и стала его пропускать, Аурелио пошел домой и нагрузил четырех мулов тюками со снадобьями. За три дня он добрался к подножию ледника и провел там неделю, с помощью Федерико и Парланчины осуществляя свой замысел.

Жители Кочадебахо де лос Гатос столкнулись с геракловой задачей; многим работа казалась непосильной – не стоит и браться. Дон Эммануэль обошел долину и увидел, что остатки запруды еще держат воду. Потребовалась неделя напряженного труда, чтобы рычагами столкнуть по склону огромные камни. Крутясь и подскакивая, они летели в долину, где разбивались меж расщепленных обломков деревьев и пней, до наводнения бывших лесом. Когда сошла вода и обнажившийся ил стал подсыхать, Серхио осенила блестящая мысль.

– Послушайте-ка! – воскликнул он как-то вечером, когда переселенцы собрались в лагере перед дворцом. – У нас не хватает лопат – может, штук двести на всех наберется, и негде разбить огороды. Давайте, когда ил высохнет, нарежем кирпичей, поднимем на склоны по цепочке и построим андены.[70] Засадим овощами, урожай будет, какого свет не видывал.