Ликзури приносил облегчение, но тревожило то, что до сих пор не было значительного подкрепления. Известно, что полковник официально вручил генералу Гандину окончательный ультиматум и задал ему несколько неудобных вопросов о его лояльности и намерениях. Осталось восемь часов. Он подумал о Корелли – что он сейчас делает? – потом достал висевший на шее серебряный крестик и просто смотрел на него. Генерал Гандин отказался от полной капитуляции, потребовал свободы передвижения для войск и запросил письменных гарантий безопасности своих людей. Вебер улыбнулся и покачал головой. Кому-то придется преподать им урок.

– Как мне поступить, господа? – спросил генерал Гандин, а капелланы переглянулись, наслаждаясь своей вновь обретенной значимостью и смакуя редкую возможность побыть стратегами, с которыми советуется генерал. Это возбуждало гораздо больше, чем слушать исповеди солдат, которые, как выяснилось, не очень-то всерьез воспринимают своих духовников, зато насколько приятно с безмерной серьезностью, чувствуя моральное право, выражать миролюбивые настроения и ощущать при этом собственную святость.

– Сложим оружие под письменные гарантии, – сказал один, – и по воле Божьей, все отправимся домой.

– Я совершенно не согласен, – заявил только один из них, – по моему мнению, это было бы глубоким заблуждением.

– Мы можем их разоружить, – сказал генерал, – но мы не справимся впоследствии с «Люфтваффе». И не забывайте о пикировщиках. Мы окажемся без поддержки с воздуха и моря и нас, несомненно, истребят.

У генерала была навязчивая идея пикирующих бомбардировщиков. При мысли об этих кривокрылых завывающих птицах разрушения у него от страха сводило живот. Возможно, он не знал, что, с военной точки зрения, они были самым неэффективным из когда-либо изобретенных орудий войны; это правда – они наводили ужас, но потери происходили от артиллерийского огня. У него было гораздо больше пушек, чем у немцев, и он мог бы уничтожить их в течение нескольких часов.

– Ах да, пикировщики, – согласились капелланы, которые также ничего не знали об этом, но хорошо умели глубокомысленно покачивать головами с видом людей, умудренных жизненным опытом.

– Значит, мы сложим оружие и поедем домой? – спросил один из парней.

– Да, сын мой, – сказал капеллан. – Слава Богу. Вбежал Карло.

– Слушайте, парни, гарнизон на Сант-Маура сдался, а немцы взяли их в плен и расстреляли полковника Отталеви.

– Puttana! – воскликнул Корелли, вытащив пистолет и грохнув им по столу. – Вот оно! Давайте голосовать.

– Возможно, это всего лишь слухи, – предположил капеллан.

– Мы должны провести голосование во всем дивизионе, – сказал Карло, не обращая внимания на церковника. У него никогда не находилось времени для Церкви и ее представителей – с тех пор, как он понял, что в свое отсутствие был приговорен гореть в адском пламени за то, что родился таким, какой есть.

– Ладно, ребята, – сказал Корелли, – я переговорю со всеми батарейными офицерами, кого смогу отыскать, и мы проведем голосование. Договорились?

– А как же Гандин? – спросил молоденький парнишка из Неаполя.

Солдаты переглянулись: у всех была одна и та же мысль.

– Если потребуется, – сказал Корелли, – мы его арестуем.

Все утро генерал Гандин сидел, сложа руки. Он не отдавал никаких приказов, хотя из Бриндизи и поступило указание взять немцев в плен. Весь день генерал разбирал бумаги и, заложив руки за спину, стоял у окна. Мысли заклинило: он мог думать только о том, чем следовало бы заняться, вместо того, чтобы идти в военные. Он мысленно вернулся к дням своей безмятежной юности и понял, что даже в них не было ничего значительного. Генерал чувствовал себя восьмидесятилетним стариком, который оглядывается на пустую жизнь и гадает, стоило ли хоть что-то в ней затраченного времени.

С другой стороны, полковника Барга осенила отличнейшая, блестящая идея. Он понимал, что итальянцы не доверяют ему, и потому намеревался вызвать среди них разногласия притворно примерным поведением. В сумерки он послал обер-лейтенанта с ротой гренадеров скрытно окружить итальянскую батарею. Как только капитан Альдо Пульизи понял, что произошло, у него не осталось другого выбора – только сдаться без боя. Его солдат разоружили и отпустили без единого выстрела. По пути они проходили солдатский бордель, но у них не хватило духу зайти. Волна оптимизма и облегчения, разговоров о доме и мире прокатилась по шеренгам дивизии «Акви», как полковник и планировал. Это была хитрость высшего класса, мошенничество на доверии.

На следующее утро итальянский сержант застрелил своего капитана, пожелавшего сдаться, а из ниоткуда появились «тигры» и уселись на перекрестках, подобно зловещим чудищам, источая корпусами нечеловеческий запах солярки и раскаленной стали. Многие командиры итальянских батарей не обращали на них внимания, словно они были анахроническими морскими скалами, которые случайно показались и так же произвольно исчезнут, но другие, как капитан Антонио Корелли, развернули пушки с моря и перенавели их, устав ждать приказов, которые так и не поступили.

Вниманию полковника Барга; прямой приказ фюрера; прилагается кодовое слово, по получении которого в зашифрованном виде по телеграфу вы начнете атаку и тотальную ликвидацию всех итальянских антифашистских сил на Кефалонии. Тем временем продолжайте переговоры таким образом, чтобы добиться их доверия. Все тела должны быть полностью устранены, предпочтительно с помощью барж, нагруженных балластом и затопленных в море. Поскольку формального объявления войны Италией не было, со всеми оказывающими сопротивление итальянскими войсками следует обходиться как с francs-tireurs,[157] a не как с военнопленными.

Генерал Гандин за несколько дней заметно постарел.

– Господа, ситуация такова. Передо мной меморандум ОП44 от 3 сентября. Он предписывает, что мы должны действовать против немцев только в случае их нападения. Я имею также приказ № 2 от 6-го, который устанавливает, что мы не должны объединяться ни с какими силами, оказывающими немцам сопротивление. Последний приказ противоречит условиям перемирия, подписанного Кастеллано. Так как же нам это понимать?

– Генерал, это просто означает, что Союзнические силы не доверяют нам. Приказ глупый. Нам известно о каких-либо приготовлениях Союзнических сил помочь нам?

– Нет, майор. У них было больше сорока дней, и они не сделали ничего – так же как и военное министерство. Есть повод подозревать, что они знают о намерениях немцев и не информируют нас. Явно никаких планов по взаимодействию.

– Но, генерал, у немцев на материке сотни самолетов, а у нас – ничего. Почему Союзнические силы бросили нас?

– Хороший вопрос. Более того, я имею вот этот приказ, номер 24202, в котором говорится, что мы должны вести с немцами переговоры, чтобы выиграть время, и что требования немцев отодвинуть наши позиции не должны рассматриваться как враждебные действия. Как известно, в этом мы взаимодействовали, но результат таков, что теперь они заняли все наиболее важные стратегические и тактические позиции. Полагаете ли вы, что нам следует по собственной инициативе прекратить подчиняться этому приказу?

– Приказ законный, генерал? Он не противоречит приказу номер ОП44?

– Но какому отдать приоритет? Я не могу получить разъяснений. С передислокацией военного министерства из Рима в Бриндизи всё спуталось. А теперь еще приказ Веккьярелли сложить оружие. В нем говорится, что генерал Ланц репатриирует нас через четырнадцать дней, но я не могу получить подтверждения этому из Бриндизи. Так что же нам делать? Веккьярелли верит генералу Ланцу, а мы?

– Я за то, чтобы не верить, генерал. Во всяком случае, солдаты стопроцентно против этого. Они провели голосование, и три офицера, рекомендовавшие своим солдатам сдаться, были застрелены. Это было бы весьма неразумно. Во всяком случае, прошлой ночью мы получили приказ военного министерства, предписывающий нам относиться к немцам как к противнику.

– По этой причине я телеграфировал Веккьярелли, что мы не можем подчиниться приказу. Между