Корелли кивнул, а Коколис сказал:

– Мы со Стаматисом сделаем это, и мы хотим по два цыпленка каждому.

Пелагия перевела, и капитан скорчил гримасу:

– Каждому? – Он в раздражении закатил глаза и тихо пробормотал: – Rompiscatole![132]

Так и вышло, что Коколис и Стаматис, монархист и коммунист, но, тем не менее, два старых друга, объединенных голодом и предпринимательской смекалкой, отправились по домам и вернулись с лопатами. На месте, указанном капитаном, они стали копать прямоугольную яму, сваливая песок со стороны мины в форме бруствера. Когда яма была глубиной чуть больше метра, она начала заполняться водой, и капитан посмотрел на охряную слякоть с некоторым неодобрением и тревогой.

– Вода натекает, – к чему-то заметил он Пелагии, которая стояла вместе со всеми и наблюдала за работой стариков. Та взглянула на него и рассмеялась:

– Всем известно, что если копать яму на берегу, в нее натечет вода.

Корелли нахмурился и стал раздумывать над запасными вариантами самой идеи, но это только придало решимости осуществить ее.

Вернулся Карло – не только с динамитом и остальным оборудованием, но и с целым грузовиком солдат, полностью вооруженных и жаждущих стать свидетелями предстоящего зрелища.

Корелли был раздосадован.

– Что ж ты заодно Гитлеру не сообщил и не позвал всю немецкую армию?

Карло, не чувствуя за собой вины, обиделся.

– Меня заставили взять их всех, потому что по правилам нельзя перевозить взрывчатку без сопровождения. Это из-за партизан, так что я тут ни при чем.

– Партизан? Каких партизан? Ты говоришь о тех бандитах, что грабят деревни, когда мы не смотрим? Не смеши меня.

– Яма в неправильном месте, – вмешался коротенький человечек в форме сапера.

– Яма там, где я указал! – закричал капитан, все больше и больше раздражаясь от перспективы, что развлечение выйдет из-под его контроля.

– Слишком близко, – настаивал сапер, – ударная волна пройдет как раз над этой ямой и выдавит вам глаза и мозги, а нам потом придется вас откапывать, если только вы не желаете упокоиться там с миром.

– Послушайте, капрал, позвольте указать вам, что я – капитан, а вы – капрал. Здесь за всё я отвечаю!

Солдат был непреклонен.

– Позвольте и мне указать вам, что я – сапер, а вы – ненормальный сукин сын!

Глаза Корелли распахнулись – сначала от удивления, а потом еще шире – от ярости.

– Неподчинение! – заорал он. – Я налагаю на вас арест!

Сапер пожал плечами и ухмыльнулся:

– Делайте что угодно, потому что покойник ареста требовать не может. Раз вы хотите умереть, ладно, а я погляжу.

– Carogna, – прошипел Корелли, а солдат, повторив: «Сумасшедший сукин сын!», не спеша отошел в сторону. Не признавая затеи целиком, он отправился на вершину утеса, закурил сигарету и прищурился на заходящее солнце, поглядывая и на приготовления внизу. Было чудесно. Море играло множеством оттенков аквамаринового и лазуритного, он видел темные курганы скал и качающиеся под волнами локоны водорослей. Ему не терпелось увидеть, что произойдет с этим идиотом-офицером.

Корелли поместил заряд динамита под миной, размотал шнур, которого хватило как раз до его пропитавшегося водой окопа. Потом, переживая, что сапер сказал правду, но настроенный выполнить свое намерение, он с группой взбудораженных солдат набросал вокруг мины толстую стену песка – чтобы большая часть взрывной волны была направлена вверх, – в конечном счете получилась полная противоположность песочного куличика: прорытое кольцо, а в его центре – столб, увенчанный куполом с неприглядной щетиной из ржавых, усеченных рогов. Дросула была не единственной женщиной, которая подумала, что это очень похоже на мужской член из каменного века в состоянии покоя.

– Avanti![133] – крикнул наконец капитан, и солдаты со зрителями стали подниматься по извилистой тропинке на склоне утеса, потея и задыхаясь, хотя вечернее солнце уже заметно потеряло свою жаркую силу.

Сверху Корелли казался чуть больше мышонка. Солдаты расселись и заспорили о том, подходит этот берег для футбола или нет. Саперный капрал с едкой страстью распространялся о ненормальности офицера и предлагал заключать пари, что тот не уцелеет. Пелагия начала тревожиться и заметила, что Карло тоже весь взмок от беспокойства. Он постоянно крестился и бормотал молитвы. Встретившись с ней глазами, он словно взмолился: «Только ты можешь остановить его».

Внизу, в окопе Корелли выглянул за бруствер и поразился невероятной близости мины. Чем дольше он смотрел, тем ближе и больше становилась она, пока не стало казаться, что она – двадцатиметровой высоты и сидит прямо у него на коленях, как нелепая, огромная, нежеланная шлюха в борделе, который кто-то по наивности перепутал с баром. Он решил не смотреть на нее. В животе у него крутило самым неприятным образом, и он почувствовал, что промок до колен, ботинки наполнились водой, смешавшейся с песком и поразительно мокрой. Это раздражало. Положив обе руки на Т-образную ручку плунжера, он пару раз опустил ее. привыкая к мысли о проведении разряда. Затем подсоединил клеммы.

Вполне допуская, что ему действительно выдавит глаза и мозги, он мысленно поупражнялся быстро отжимать плунжер и немедленно прикрывать руками голову, одновременно крепко зажмуривая глаза. Потом поднял взгляд к небу, перекрестился, успокоился и сильно толкнул вниз ручку плунжера.

Раздался резкий треск и затем, почти без паузы, рев глубокого баса. Люди на утесе увидели огромный столб осколков, величественно-несомненно и изящно взметнувшийся мимо них к небу. С благоговейным страхом на лицах они разглядывали медленно вращавшиеся темные стальные полосы, блистающие сгустки воды, сверкавшие мгновенными радугами, грязные, разбухшие комки мокрого песка, пыльные бури сухого и вздымавшиеся перья черного дыма и оранжевого пламени.

«Aira!»[134] – оживившись, кричали греки, и «Figlio di puttana di stronzo d'un cane d'un culo d'un porco d'un pezzo di merda»![135] – кричали солдаты. Внезапно ударная волна налетела на них и сбила навзничь, как бессильных смертных, которых в древние времена прихлопывала рука Зевса-громовержца. «Putanas yie», – бормотали ошеломленные греки, и «Рогсо сапе!» – солдаты. Едва они начали с трудом подниматься на ноги, как увидели, взглянув вверх, что казавшееся неистощимым восхождение веществ прекратилось. Вообще-то оно не только прекратилось, но и расцветало в стороне, растягиваясь во властную, всеохватывающую дугу. Охваченные страхом и зачарованные, люди на утесе смотрели, выгибая шеи, как опасное, но красивое темное облако расстилается над их головами. Пелагию, Карло и многих других охватили ледяной паралич спокойствия и ужасная, беспомощная тревога, а потом, как все, она бросилась ничком на колючий дерн утеса и уткнулась лицом в руки.

Огромный злобный шмат мокрого песка жгуче шлепнул ее по спине, выбивая из тела дух, и раскаленный добела черепок металла вонзился в землю рядом с ее головой, слышимо прожигая себе дорогу дальше к скале. В подошву ботинка вонзился осколок, ловко отделив ее от каблука. Горящие пылинки ржавчины усаживались на одежду, прожигая крохотные черные дырочки, и жгли тело, заставляя ее корчиться от острых уколов боли – ужалив, боль чуть выжидала, а потом распространялась ядом шершней и ос. В голове не было никаких мыслей – лишь пустота смирения, которой подвержены безнадежно больные на пороге неминуемой смерти.

Прошла целая вечность, и все кончилось нежным и ласковым дождем сухого песка, который медленно лился с неба, мягко шурша вокруг, насыпая симметричные горки на затылках, облепляя, словно сахарной глазурью, неровные пятна и полосы мокрого песка, проникая с коварной ловкостью за воротники одежды и края ботинок. Он был теплым, утешительным и почти метафизически приятным. Дрожащие и слабые, как котята, люди начали, пошатываясь, подниматься на ноги. Некоторые опрокидывались, когда им уже почти удалось выпрямиться, другие падали, потому что кто-то рядом цеплялся за них. Праздник вставаний и опрокидываний, праздник ощупываний и спотыканий, карнавал необъяснимо ослабевших коленей и неясных