трясется, а на этот раз ничего не было.

– Значит, это не англичане, – радостно сказал доктор– Полагаю, кто-то у вас здесь имеет доступ к печатному станку и отличную службу доставки. – Увидев, что Карло покраснел и сердито смотрит на него, он сообразил, что лучше не разговаривать. – Так вы говорите, просто британская пропаганда? – неловко прибавил он, пожимая плечами.

– Это должен быть тот, кто много знает, – сказала Пелагия, – потому что все там правда.

Корелли, покраснев от гнева, резко выпрямился. Ей вдруг показалось, что он сдерживается, чтобы не ударить ее. Достав из кителя брошюру, капитан театрально разорвал ее пополам и бросил листки козленку.

– Это куча дерьма – и больше ничего, – объявил он и направился в дом.

Оставшиеся обменялись взглядами, и Карло насмешливо изобразил, что дрожит от страха. Потом посерьезнел и сказал Пелагии:

– Пожалуйста, извините капитана. Не говорите ему, что я сказал это, но вы должны понять, что в его положении… В конце концов, он офицер.

– Я понимаю, Карло. Он не признался бы, что это правда, даже если бы сам все написал. А вам не кажется, что это мог написать грек?

Доктор нахмурился.

– Какая глупость.

– Я просто подумала…

– Кто из греков может все это знать? И кто из греков умеет у нас писать по-итальянски? И у кого из греков есть транспорт, чтобы разбросать их по всему острову? Не глупи.

Но Пелагию гипотеза воодушевила.

– Во многих местах «R» написано как «Р», а это свойственная греку ошибка. Потом, итальянец мог дать греку всю информацию, они составили всё и напечатали, а затем итальянец мог развести это повсюду на мотоцикле или еще на чем-нибудь… – Она победно улыбнулась и подняла руки, показывая, как все это просто. – И в любом случае, всем известно, что люди слушают Би-би-си.

В присутствии Карло она сочла неблагоразумным ссылаться на то, что жители деревни слушают передачи, набившись до отказа в большой чулан кофейни и яростно накурив там, а потом, давясь от кашля и захлебываясь в обсуждении, вываливаются оттуда и несут новости домой женам, которые в свою очередь передают их друг другу у колодца и на кухнях. Ей было неизвестно, что итальянские солдаты делают абсолютно то же самое в своих казармах и на квартирах: иначе почему все на острове рассказывают про Муссолини одни и те же анекдоты?

Карло и доктор посмотрели друг на друга, опасаясь, что раз Пелагия смогла просчитать это, то сможет и кто-нибудь еще.

– Не умничай, – сказал доктор, – а то мозги из ушей полезут. – Была такая детская поговорка.

Пелагия, увидев беспокойство отца и Карло, вспомнила, что перед войной компартия дала Коколису ручной печатный станок для выпуска партийной пропаганды. А у Карло имелся джип. Она потрясла головой, как бы прогоняя из нее такие мысли, а потом у нее возник вопрос: где же они смогли достать набор латинских литер? Облегчение появилось на мгновенье и пропало, когда она припомнила, что у отца – какие-то договоренности quid pro quo[125] с толстым ипохондриком- интендантом, обладателем трудноизлечимых мозолей. Она перевела взгляд с Карло на отца и почувствовала, как горло ей перехватил приступ ярости: если это они, и это тайный сговор, то какие же они глупые и безответственные! Разве они не понимают, насколько это опасно?

– Беда с мужчинами… – начала она и, не закончив фразы, последовала за капитаном в дом. Схватив Кискису с кухонного стола, она прижала к себе зверька, словно этим можно притупить чувство опасности.

Карло и доктор, стоя рядом в неловком и красноречивом молчании, развели руками.

– Надо было воспитать ее дурой, – сказал наконец доктор. – Когда женщины приобретают способность к дедукции, никогда не знаешь, чем это закончится.

Случилось однажды, что капитан Корелли не пошел на службу, потому что в голове у него происходило землетрясение. Он лежал на кровати Пелагии, стараясь не открывать глаз и не шевелиться; даже слабый лучик света острием прокалывал глаза и вонзался в мозг, а когда капитан двигался, появлялась четкая уверенность, что мозжечок размяк и перетекает в черепе. Горло пересохло и было жестким, как ремень: кто-то, несомненно, правил на нем бритву. Периодически к горлу подкатывала волна тошноты, равномерно переливаясь от желудка ко рту, и он с отвращением старался сдержать горькие потоки желчи, которые, казалось, настроились пробить дорогу к выходу и украсить ему грудь.

– О, Господи, – простонал он, – Господи, помилуй меня.

Он открыл глаза и придержал их пальцами. Очень медленно, так, чтобы не слишком беспокоить мозги, он оглядел комнату и увидел тревожную галлюцинацию. Капитан моргнул; да, в самом деле, его форма, лежавшая на полу, двигалась сама по себе. Он нетвердо убедился, что ее движения независимы от круговых вращений комнаты, и снова закрыл глаза. Кискиса вылезла из его кителя, вскочила на стол и свернулась в фуражке, которая стала ее любимым местом отдыха с тех пор, как она открыла для себя прелести гибкой акробатики; она заполняла фуражку и переливалась через нее таким запутанным клубком усов, ушей, хвоста и лап, что невозможно было разобрать, где у нее что. Там же она и спала, потому что фуражка напоминала, как ее угощали колбаской и цыплячьей кожицей. Корелли открыл глаза: его смятая форма теперь вращалась в согласии с остальным миром. Капитан приободрился, полагая, что ему лучше, пока какой-то сумасшедший метафизический барабанщик не принялся громыхать литаврами у него в голове. Корелли сморщился и зажал голову ладонями. Почувствовав необходимость опорожнить пузырь, он с покорностью также признал, что сейчас, наверное, один из тех случаев, когда ему потребуется поддержка, – иначе он будет раскачиваться туда-сюда не в силах облегчиться как положено и в конечном счете обнаружится, что он необъяснимым образом одновременно валится на пол и писает себе на ноги. Его подавляла мысль, что настал его последний час, и он раздумывал – не лучше ли умереть, чем так страдать.

– Умереть хочу, – простонал он, словно голос мог придать этой мысли большую четкость и драматическую силу.

Пелагия внесла кувшин с водой и вместе со стаканом поставила на край кровати.

– Вам нужно выпить всю эту воду, – твердо сказала она, – это единственное лекарство от похмелья.

– У меня не похмелье, – жалобно проговорил капитан, – я очень болен, только и всего.

Пелагия наполнила стакан и решительно поднесла ему ко рту.

– Пейте, – велела она. Он недоверчиво выцедил его до дна: его изумил очистительный эффект, оказанный питьем на его физическое и физиологическое состояние. Пелагия снова наполнила стакан.

– Я никогда не видела таких пьяных, – укоризненно покачала головой она, – даже на празднике святого.

– О боже, а что я делал?

– Карло привез вас в два часа ночи. Точнее, он врезался на джипе в стену, нес вас, как ребенка, на руках, за все цеплялся, разбил себе коленки и разбудил всех, кого еще не разбудили крики и ругательства. Потом улегся на столе во дворе и уснул. Он там до сих пор, а ночью обмочился.

– Не может быть!

– Может. А потом проснулись вы, стояли передо мной на коленях, размахивали руками и во весь голос пели «Io sono ricco е tu sei bella»,[126] абсолютно мимо нот и слова забыли. Потом пытались поцеловать мне ноги.

Капитан был до крайности перепуган.

– Мимо нот? Да я никогда никаких слов не забываю, я же музыкант. А вы что сделали?

– Стукнула вас, вы повалились навзничь, потом признались в вечной любви, а потом вас стошнило.

В отчаянии капитан закрыл от стыда глаза.

– Я напился. Понимаете, моя батарея выиграла футбольный матч. Такое не каждый день случается.