понимающего природу устройства, которое должно быть поставлено на место. Мы нацелены на стирание всех различий между рабочими и интеллигентами, и поэтому нам необходимы достаточно подготовленные, развитые и опытные лидеры, чтобы направлять спонтанно пробуждающиеся массы, оберегая их от ложных теорий, которые отклоняются от восприятия непременной и неизбежной природы материалистической концепции истории.

Нам нужны лидеры, не подверженные ограниченности, лидеры, которые не идут на поводу у рабочего класса, а помогают ему сформировать верные устремления. С правильными лидерами нет нужды подтягивать рабочих до уровня интеллигентов, потому что от них требуется лишь довериться, поверить в лидеров, которые обеспечат прочную организацию, а та сохранит целостность и полноту научного понимания конкретных превалирующих условий.

Знаю, что некоторые из вас выражали недовольство тем фактом, что мы не выносим решения на демократическое голосование, но вам необходимо понять, что так много реваншистов, рецидивистов, шовинистов, реакционных сил ополчилось на нас, что оставаться засекреченным – жизненно необходимо для нашего руководства. А раз оно вынуждено быть засекреченным, как же оно может быть демократическим? Демократия предполагает открытость, которая была бы самоубийственна. Это очевидно, не так ли? Поэтому давайте больше не возвращаться к этой голосовщине. Это бесполезная и вредная забава.

И еще одно. Любому, у кого есть хоть какие-то мозги, ясно, что руководство – функциональная специализация и поэтому оно неизбежно предполагает централизацию. Поэтому перестаньте стонать, что мы недостаточно воюем с немцами, и хватит ныть, что приходится воевать с ЭДЕС и ЭККА. Центральное руководство точно знает, что делает. Оно видит целостную картину, тогда как мы видим только крохотный ее кусочек, и вот поэтому мы абсолютно не должны болтаться, действуя по собственной инициативе; может быть, существует более крупный замысел, который мы спутаем, если заделаемся оппортунистами. Оппортунизм означает отсутствие определенных и твердых принципов. Среди революционеров должно быть полное, товарищеское и обоюдное доверие; в решающей борьбе мы должны непоколебимо стоять рядом. И если вы собираетесь и дальше выражать недовольство противодействием реакционным фашиствующим так называемым партизанам из ЭДЕС, позвольте мне напомнить вам, что худой мир не лучше доброй ссоры. Они утверждают, что воюют с тем же врагом, что и мы, но ослабляют нас, забирая новобранцев, которые должны были прийти к нам, и прививая им ложное осознание подлинной природы всемирно-исторической борьбы. Наш абсолютный исторический долг – избавиться от них, потому что партия, очищая себя, всегда становится сильнее.

Это означает, что мы должны постоянно сохранять солидарность и железную дисциплину, и вот почему решение руководства о том, что любой уклоняющийся заслуживает смертного приговора, согласуется со строжайшими требованиями справедливости. А поскольку я здесь являюсь представителем этого руководства, всё сводится к единственному требованию – вы должны подчиняться мне, не задавая вопросов. В этот исторический момент нет места для всяких сомневающихся, примкнувших и для ложной гуманности. Мы должны видеть перед собой только одну цель, потому что заниматься чем-то другим означает предать не только Грецию и рабочий класс, но и саму Историю. Есть вопросы?

Мандрас почтительно поднял руку.

– Я не понял всего, товарищ Гектор, но хочу сказать, что ты можешь рассчитывать на меня.

Когда-нибудь он сможет сам прочитать эту книгу Гектора. Он будет держать ее в руках так, словно у нее страницы из чистого золота. Ночью он поцелует обложку и будет спать, подложив книгу под голову, как будто ее непостижимая мудрость сможет просочиться по сосудам в его мозги. Когда-нибудь он станет интеллигентом, и ни доктор, ни Пелагия не смогут ничего сказать против этого. Он представил себя школьным учителем: все называют его «даскале»[124] и жадно прислушиваются к его мнению в кофейне. Он вообразил себя мэром Ликзури.

Мандрас никогда не прочитает эту книгу и избежит разочарования: узнать, что это – невыносимо скучная и невразумительная тирада, направленная против соперничающей коммунистической газеты. Но придет время, когда он поймет каждое сказанное Гектором слово и жадно впитает его отравляющие виденья диктатуры пролетариата, словно они – откровения святого.

А тем вечером один из венизелистов, собравшийся рискнуть жизнью, перебежав к ЭДЕС, подошел к нему, когда стемнело, сочувственно угостил сигаретой и объяснил:

– Послушай, не нужно тебе понимать всю эту неудобоваримую тарабарщину нашего приятеля, потому что она сводится только к одному: ты должен делать только так, как говорит он, иначе он перережет тебе глотку. Вот так это просто.

Этот человек, бывший в гражданской жизни юристом, потрепал его по плечу и, уходя, загадочно проговорил:

– Жаль мне тебя.

– Почему? – вслед ему спросил Мандрас, но ответа не получил.

За спиной прогремел мощный голос, и капитан Корелли, поглощенный чтением памфлета, чуть не умер от испуга.

– Ищущие души моей для разрушения ее да снизойдут в глубины подземные, и падут от меча, и станут пропитанием лисиц, и да направит Господь в них стрелу свою, и пронзит их внезапная рана!

Корелли подскочил и оказался лицом к лицу с патриаршей бородой и пылающим взором смотревшего на него через стену отца Арсения, который в последнее время взял в привычку пугать ничего не подозревающих итальянских солдат посредством громоподобных импровизаций на греческие библейские тексты. Оба уставились друг на друга: Корелли – держась рукой за сердце, Арсений – размахивая самодельным епископским посохом.

– Калиспера, патир, – сказал Корелли, чье понимание греческого этикета совершенствовалось. На что Арсений сплюнул в пыль и провозгласил:

– Да будет время гнева Твоего печью раскаленной для них, и поглоти их во время ярости Твоей, и да пожрет их пламя! Истреби все плоды их от земли данные, и семя их от детей рода мужского, оттого что замыслили они умысел злобный, коий сотворить не достанет сил у них!

Глаза священника пророчески закатились, а Корелли, несмотря на то что ничего из сказанного не понял, умиротворяюще произнес:

– Совершенно верно, совершенно верно.

Арсений снова плюнул, втер плевок ногой в землю и указал на капитана в знак того, что тот также будет измельчен в пыль.

– Совершенно верно, – вежливо улыбаясь, повторил Корелли, после чего Арсений вперевалку удалился – с видом, который должен был выражать омерзение и абсолютную уверенность в сказанном.

Капитан вернулся к чтению памфлета, но его прервали доктор и Пелагия, которые вернулись с врачебного обхода, а также прибывший на джипе Карло Гуэрсиа. Корелли поспешно спрятал документ в китель, но доктор успел мельком заметить его.

– Ага, – сказал доктор, – у вас, я вижу, тоже есть экземпляр. Забавно, не правда ли?

– Хрен с ней, с войной! – весело сказал Карло, входя во двор со своим обычным приветствием. Он стукнулся лбом о нижнюю ветку оливы, на которой имел обыкновение раскачиваться Мандрас, и некоторое время стоял оглушенный.

– Вот вечно со мной так. – Он сконфуженно улыбнулся. – Ведь пора бы уже запомнить, что она здесь.

– Не нужно быть таким высоким, – сказал доктор. – Это указывает на отсутствие предусмотрительности и трезвого расчета. Был один французский король, который умер от чего-то подобного.

– Ну, я, похоже, жив, – ответил Карло, трогая указательным пальцем наливающийся синяк. – Памфлет видели?

– Вообще-то, как раз сейчас капитан пытается его спрятать, – весело сказал доктор.

– Британская пропаганда, – проговорил капитан, притворно изображая полное отсутствие интереса.

– Этой ночью не было никаких самолетов, – сказал Карло. – Когда они прилетают, все вокруг гремит и