это делать.

– Лемони? Она все еще здесь?

– Она стала громадной, как пароход, и она уже бабушка. Но она тебя помнит. «Барба Крелли». Она и взрыв той мины не забыла, все говорит о нем.

– «Барба Крелли», – грустно повторил он. Время – безусловная сволочь, это несомненно. Слабые старые руки не смогут подбрасывать в воздух бабушку-пароход.

– У меня до сих пор стоит звон в ушах от того взрыва, – сказал он, и на мгновенье наступило молчанье. – Так я получаю твое разрешение на перестройку дома?

– Нет, – ответила она, все еще не сдаваясь.

– Так… – Он с сомнением посмотрел на нее. «Вернемся к этой теме позже», – решил он.

– Я приду к тебе завтра вечером, – сказал он. – С подарком.

– Не хочу я никаких подарков. Я слишком старая для подарков. Убирайся к чертям со своим подарком.

– Это не совсем подарок. Это должок.

– Ты задолжал мне жизнь.

– Ладно, тогда принесу тебе жизнь.

– Старый дурак.

Он порылся в карманах и достал портативный стереоплейер. Порылся еще, вынул и распечатал кассету в яркой, заметной упаковке. Вставил кассету в плейер и протянул ей наушники. Она отстранила их и замахала руками перед его лицом, словно отгоняя комара.

– Поди вон, в гробу я это видела. Я старая женщина, а не какая-то глупая девчонка. Я что, по-твоему, – подросток? Надену это и буду болтаться, мотая головой?

– Ты не знаешь, от чего отказываешься. Это чудесно. Ну, я ухожу. Пусть Яннис покажет тебе, как он работает, и слушай. Увидимся завтра вечером.

Когда он ушел, Пелагия вынула кассету из футляра и достала вкладыш с текстом – на итальянском, английском, французском и немецком языках. Это произвело на нее впечатление. На передней части вкладыша была фотография самого Антонио Корелли – лет на десять моложе, во фраке и бабочке; наверное, лет шестидесяти: он самодовольно улыбался, как-то неестественно зажав мандолину в правой руке. Для общего подкрепления она принесла себе стакан вина и начала читать текст. Его написал какой-то Ричард Асборн, англичанин, который, согласно сноске, был знаменитым критиком и экспертом по Россини. Она начала читать: «Перед вами долгожданное переиздание Первого концерта Антонио Корелли для мандолины и небольшого оркестра, впервые опубликованного в 1954 году, премьера которого состоялась в Милане, с исполнением композитором солирующей партии. Произведение посвящено женщине, вдохновившей автора и обозначенной в партитуре только как «Пелагия». Основная тема в размере 2/2 такта очень ясно и многозначительно заявлена солирующим инструментом после короткого представления на деревянных духовых. Это простая и воинственная мелодия, которая была описана одним из ее ранних рецензентов как «искусный наив». В первой части произведения она развивается в форме сонаты и…»

Остальное Пелагия пробежала глазами. Все это – бессмыслица о фуговой разработке и подобная чепуха. Она внимательно осмотрела небольшой ряд кнопок на машинке, украшенный указывающими в разные направления стрелками, осторожно вставила в уши наушники и нажала маленькую кнопку с надписью «воспроизведение». Послышалось шуршание, а затем, к ее изумлению, музыка зазвучала прямо в центре головы, вместо того, чтобы играть в ушах.

Когда музыка затопила все мысли, пробудился вихрь воспоминаний. Она услышала «Марш Пелагии» – не единожды, но много раз. Отрывки его появлялись как гром среди ясного неба в странно искаженных и причудливых формах в звучании различных инструментов. Он так усложнялся, что становился едва различим внутри этого стремительного потока нот в разнообразных ритмах. В одном месте он появился как вальс («Как он это сделал?» – подумала она), а перед самым концом раздался громовой раскат литавр, заставивший ее в панике выдернуть наушники – она решила, что произошло новое землетрясение. Торопливо вставив наушники на место, она поняла, что это и в самом деле землетрясение – его музыкальный образ, – а за ним последовало долгое горестное стенание заунывного инструмента: то был, хотя она и не знала, английский рожок. Он прерывался одиночными ударами литавры: это означало повторные толчки. Каждый раздавался так неожиданно и непредсказуемо, что она подпрыгивала на стуле и сердце колотилось у нее в горле. А затем возникла мандолина и уверенно промаршировала сквозь краткое повторение темы, становясь в конце все тише и тише. Такой тихой, что угасла совсем. Пелагия потрясла машинку, засомневавшись, не кончились ли батарейки. Такая музыка должна завершиться обрамлением сокрушительных аккордов, правда? Она нажала одну из кнопок перемотки, и машинка щелкнула. Не та, она нажала другую и подождала, пока кассета перемотается на начало. В этот раз она услышала больше, чем прежде, – даже треск, совсем как автоматный в дни бойни. И еще там была чуть игривая часть – наверное, это они ползали в поисках улиток. Но все то же неудовлетворяющее завершение – финал просто исчезал в тишину. Она сидела, озадаченная этим, даже немного рассердившись, пока не поняла, что ее юный внук стоит перед ней с открытым от удивления ртом.

– Бабушка, – сказал он, – у тебя есть «Уокмэн»?

Она насмешливо взглянула на него.

– Это штука Антонио. Он дал мне ее на время. И если ты полагаешь, что я по-дурацки выгляжу, надев это, так думаешь, ты смотришься по-другому? Мотаешь башкой с открытым ртом и врешь мелодию. Если это нормально для тебя, то и для меня нормально.

Он не посмел сказать: «Это выглядит глупо на старухе», а просто улыбнулся и пожал плечами. Бабушка знала наверняка, что он подумал, и мягко шлепнула его по щеке. Шлепок был почти лаской.

– Знаешь что? – сказала она. – Антонио собирается перестроить старый дом. Да, кстати, Лемони сказала мне, что твоя мама сказала ей, что ты сказал маме, что у меня появился новый дружок. Так вот, не появился. А на будущее – не лезь в чужие дела.

Следующим вечером Корелли с величайшим трудом прошествовал вдоль причала к «Таверне Дросулы». Он был уже не так силен, как прежде, и кроме того, у него не было опыта в подобного рода предприятиях. Дергать и тянуть было бесполезно, выкрикивать команды в лучшей артиллерийской манере тоже не помогало. Выматывающий день.

Когда, наконец, пошатываясь и напрягаясь, он ввалился в таверну и рухнул на стул, Пелагия отключилась от «Уокмэна», уверенно нажала на перемотку и строго спросила:

– А это здесь зачем?

– Это козочка. Как видишь, я принес тебе жизнь.

– Вижу, что козочка. Ты что думаешь, я не могу распознать козочку? Здесь она зачем?

Он недобро взглянул на нее.

– Ты сказала, что я не выполняю своих обещаний. Я обещал тебе козочку, помнишь? Вот козочка. И мне жаль, что украли прежнюю. Как видишь, эта выглядит точно так же.

Пелагия не поддавалась – она почти забыла, какое это доставляло удовольствие.

– Кто сказал, что мне нужна коза? В моем возрасте! В таверне!

– Меня не касается, нужна она тебе или нет. Я обещал – и вот она. Точно такая же коза. Продай ее, если хочешь. Но если бы ты видела, как трудно было запихнуть ее в такси, ты не была бы такой суровой.

– В такси? Где ты взял ее?

– На горе Энос. Я спросил водителя: «Где я могу достать хорошую старомодную козу?» Он ответил: «Садись», – и мы поехали мимо базы НАТО на гору. Ужасно долго. А там был этот старик по имени Алекос – он и продал мне эту козу. Уверен, что он надул меня, а еще мне пришлось заплатить два счетчика таксисту, чтобы он отвез нас назад. А как она воняла! Вот как я страдал, а ты теперь только орешь на меня и каркаешь, как старая ворона!

– Старая ворона? Глупый старик! – Она нагнулась и одной рукой плотно зажала животному нос. Другой подняла ему губы и внимательно осмотрела желтые зубы, затем взъерошила шерсть на задних ногах и выпрямилась.

– Очень хорошая козочка. У нее клещи, а все остальное в порядке. Спасибо.

– А как мы назовем ее? – спросил Яннис.