Колонна не в ногу шагавших солдат устало втащилась в Эскибахче. Ее возглавлял взопревший лейтенант Гофредо Гранитола, дальний родственник знаменитой сицилийской семьи, недавний ветеран сражений под Исонцо и Капоретто. Он и его солдаты несколько дней топали из Телмессоса и пребывали не в том настроении, чтобы флиртовать, играть в футбол или, на худой конец, распевать под мандолину оперные хоры. Выданная карта не соответствовала местности даже приблизительно, а спросить у кого-нибудь направление оказалось весьма затруднительно. Во-первых, никто из солдат не знал ни слова по-турецки, а во-вторых, гражданское население разбегалось и пряталось, едва их завидев. Благодаря массовому дезертирству из армии и трудовых батальонов окрестности зачумили бандиты — греки, черкесы, армяне и турки азартно состязались в разбое. В результате народ привык бояться одного вида вооруженного человека, особенно в обносках формы. Не получая разумного совета, солдаты изрядно протопали лишку и теперь, голодные, грязные, измученные жаждой, волдырями на ногах и саднящими солнечными ожогами, были весьма не в духе.

— Лучше пусть городишко будет стоящий, — не раз повторил лейтенант Гранитола, обращаясь к сержанту Оливе. — Если он окажется очередной вшивой дырой, клянусь Девой Марией, я кого-нибудь пристрелю.

Их направили сюда, потому что на карте Эскибахче выглядел значительным населенным пунктом, а посему в нем следовало разметить гарнизон, чтобы жители с полным правом вкусили привилегии настоящей итальянской оккупации; возрадовавшись, отряд вздохнул с облегчением, когда, миновав покосившиеся побеленные надгробия мусульманских могил, вышел из сосняка и на входе в город узрел питьевой фонтанчик и водный павильон в неоклассическом стиле, щедро преподнесенные городу в 1919 году Георгио П. Теодору для всеобщего блага и утешения.

Утомленные солдаты добродушно ухмылялись, глядя на старуху в темном дверном проеме: бабка внезапно окаменела и уронила на пол блин, который перед тем вращала на палке. Потом подхватила его, метнулась в дом и выскочила через черный ход. Все еще с блином в руке она бросилась на площадь, разнося весть о нашествии.

— Объявите людям привал, — проинструктировал сержанта Гранитола. — На полчаса.

Сбившись в кучу, изнуренный отряд выслушал наставления сержанта: привал всего на полчаса, вволю напиться, ополоснуть рожи и не разбредаться, иначе, видит Святая Дева, он их раздолбает, как сам, ядри его, Господь, и отправит домой к мамочкам с оторванными и запихнутыми в жопу яйцами. Угрозы сержанта Пьетро Оливы, высокорослого, с насмешливыми темно-карими глазами, черными, ниспадавшими на высокий лоб волосами и ученым видом флорентийского священника, солдаты выслушали без всякой обиды.

Налитые водой животы и получасовой отдых на косогоре среди сосен восстановили боевой дух настолько, что солдатики ожили, но к тому времени отпала необходимость вести их в город, ибо город сам к ним пришел. Отряд оказался в окружении молчаливой, но напряженно любопытной толпы стариков и малолетних ребятишек, а также нескольких женщин, ради приличия прикрывавших носы и рты платками. Попадались и перекошенные силуэты мужчин помоложе — военных калек, кому хватило везенья или решимости добраться домой. Дюжины немигающих карих глаз сосредоточенно разглядывали солдат с бесцельным вниманием — так обычно наблюдают за случкой собак.

Разнесся слух, что прибыли настоящие солдаты, никакие не бандиты, и горожане взаправду им обрадовались. Всех жандармов, кроме двоих, забрали на войну — многие отважно и успешно сражались в Галлиполи, — и с той поры было весьма затруднительно получить хоть какую-то защиту от разбойников. Многажды призывали Искандера как владельца прекрасного ружья, изготовленного в Смирне Абдулом Хрисостомосом, но, к великому огорчению гончара, всякий раз было уже слишком поздно, и ему так и не удалось никого подстрелить. До сих пор он использовал ружье лишь для охоты, да еще находил удовлетворение в том, что, закончив обжиг, устанавливал на изгороди треснувшие или с брачком горшки и разносил их вдребезги. Бандита пристреливал Рустэм-бей, всегда успевавший первым, словно удача снобистски оказывала почет его положению.

Гранитола оглядел зевак и приказал сержанту:

— Отгоните их. Уставились, как на диковину в музее.

Сержант Олива выбрался из тени дуба и замахал на людей:

— Via! Via! Vaffanculo![84] Сучьи дети! Твари! Елдаки свинячьи!

Несмотря на попытки сержанта изобразить свирепость, народ тотчас угадал в нем добрый нрав и, чуть попятившись, больше не шелохнулся.

— Они думают, вы мух отгоняете, — сухо заметил Гранитола. — И, кажется, не поняли ваших игривых комплиментов.

Изображая покорность долгу, лейтенант поднялся и приказал построить солдат, дабы обратиться к ним с речью.

— Значит так, ребята, — сказал он, вышагивая взад-вперед и заложив руки за спину. — Слушайте сюда. Сейчас идем в центр города и занимаем площадь, после чего надо определиться с постоем и кормежкой. С этого момента шагаете красиво, в ногу, чтобы произвести впечатление настоящих военных. То есть непреклонной деловитости, непоколебимой целеустремленности и неукротимой отваги. Мордами по сторонам не крутить, на всякое интересненькое не раззявливаться, а по прибытии на площадь четко остановиться и четко грохнуть винтовки к ноге. Всеми силами создаем впечатление привыкших к порядку решительных военных, у которых серьезные намерения. Я не ожидаю неприятностей, но вы должны быть к ним готовы и, надеюсь, все время будете начеку. Вопросы?

Вопросов не последовало, лейтенант кивнул сержанту Оливе, тот рявкнул «Attenti!»[85], и колонна без промедления замаршировала в город в сопровождении бродячих собак, ребятишек, важно вскинувших на плечи палки, будто винтовки, и калек, старавшихся не отставать.

Площадь оказалась всего в нескольких шагах за ближайшим поворотом; она располагалась в нижней части города, тогда как остальная его часть уходила вверх естественным амфитеатром, образованным склонами холмов, и потому солдаты, не получив возможности произвести впечатление настоящих военных, прибыли под платаны весьма огорченные и обескураженные. После команды «вольно» они выслушали приказ лейтенанта ждать под платанами, пока он тут разберется, понимая, что командир не имеет ни малейшего понятия, как быть дальше, и злорадно наблюдая его наигранную уверенность. Солдату всегда приятно видеть замешательство начальства.

Служивые разошлись, начав оккупацию с захвата каменных скамей под деревьями, а сержант Олива подошел к Гранитоле:

— Разрешите обратиться, господин лейтенант.

— Обращайтесь, сержант.

— На подходе два вооруженных жандарма, господин лейтенант. Прикажете открыть огонь? — Олива спрашивал с озорной серьезностью, прекрасно зная, какой последует ответ.

— Разумеется, нет, сержант. У нас приказ максимально сотрудничать с гражданскими властями. Окажем радушный прием.

— Как скажете, господин лейтенант. — Сержант изобразил удивление столь явным отсутствием воинственности.

Жандармов, двух слабосильных стариков, оставшихся от прежней городской жандармерии и освобожденных от призыва, потряхивало от сознания своей малочисленности, но ни один не усомнился в собственной отваге. Они понятия не имели, кто эти военные, и, разумеется, не получали никаких сообщений и инструкций от губернатора или кого бы то ни было. Они даже не знали, что итальянцы заняли Анталью.

— Чего делать-то? — спросил один старик другого, еще старше, а тот ответил сквозь стиснутые зубы:

— Зажми жопу и не вздумай пернуть, а то обгадишься.

Жандармы встали лицом к лицу с двумя итальянцами, и поначалу произошло несовпадение манер: турки исполнили уважительный оттоманский салют, а итальянцы протянули руки для рукопожатия. После этого неудавшегося маневра ситуация перевернулась: итальянцы неуклюже попытались повторить оттоманский салют, а турки неловко протянули руки. Это, конечно, всех рассмешило и благоприятно растопило лед. Произошло скорое братание, но с прихода итальянцев и до самого ухода для жандармов