— Да. Она здесь, со мной.

— Передавай ей огромный привет, и ждём вас обеих в гости, вот прямо завтра.

— Спасибо, мы постараемся. Борис Иванович, это правда, что Агапкину сто шестнадцать лет?

— Агапкину? — Бим вдруг замолчал и засопел в трубку. — А что это вдруг ты о нём вспомнила?

— Неважно. Неужели правда сто шестнадцать?

— Ещё нет, но скоро исполнится.

— Это не шутка? Не розыгрыш?

— С моей стороны точно не шутка. Федор Фёдорович открыл мне свой возраст, как великую тайну и потом согласился познакомиться с лучшей моей ученицей, то есть с тобой. Да, Софи, скажи, пожалуйста, почему я обо всём узнаю последним, и не от тебя, а от чужих? В отделе кадров сказали, что ты улетаешь в Германию на год. Как это тебе удалось, тихоня?

— Борис Иванович, я просто не хотела вас расстраивать.

— Не хотела расстраивать! — передразнил Бим противным писклявым голосом. — За кого ты меня принимаешь, Софи? Да я счастлив за тебя! Это же здорово, что ты сумела так лихо раскрутиться. Кто бы мог подумать? И в какой же город ты едешь?

— В Гамбург.

— Куда? — он хрипло закашлялся. — Что, прямо в сам Гамбург? А что ты там будешь делать?

Соня подробно рассказала, кто и зачем её пригласил. Бим слушал молча, только иногда опять начинал кашлять, пил что-то.

«Тоже, кажется, простудился», — подумала Соня и спросила:

— Борис Иванович, вы правда не обиделись?

— Перестань. Мы все уже обсудили и закрыли тему. А теперь скажи, почему ты вдруг вспомнила про Агапкина? Что, соскучилась по старцу?

— Ну да, наверное. Он очень интересно рассказывал о Свешникове.

— Опять решила заняться этим забытым гением? — голос Бима звучал все напряжённей.

Он страшно ревниво относился к Свешникову, и любое упоминание этого имени раздражало его, но сам он постоянно говорил о Свешникове так горячо и зло, как будто профессор был до сих пор жив и Бим чувствовал в нём серьёзного конкурента.

— Нет. Свешников совершенно ни при чём, — успокоила его Соня. — Мы просто болтали с мамой и Ноликом, я упомянула странного старца Агапкина, и они подняли меня на смех, когда я сказала, сколько ему лет.

— Не надо было говорить. Тебя же предупредили, что это тайна, — Бим хрипло рассмеялся.

Соня вдруг представила его лицо и поняла, что смех фальшивый. «Совсем плохо с нервами у бедняги Бима», — подумала она с жалостью и сказала:

— Борис Иванович, я улетаю очень скоро, мы с мамой обязательно к вам придём в гости. Или вы к нам приходите.

— Софи, у нас в морозилке ещё с лета мёрзнут лисички, будет повод их наконец зажарить и съесть. Ждём тебя и маму завтра, часикам к семи. Договорились?

Соня поблагодарила, обещала прийти. Прежде чем набрать номер Федора Фёдоровича Агапкина, она вдруг перекрестилась, сама не зная почему.

Трубку долго не брали. Потом включился автоответчик. Глухой старческий голос произнёс чётко и сердито:

— Приветствую вас. К сожалению, я не могу вам ответить в данную минуту. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.

— Федор Фёдорович, здравствуйте, это Соня Лукьянова. Не знаю, помните ли вы меня, я была у вас в гостях около года назад.

— Да! — вдруг прохрипела трубку. — Я вас отлично помню. Что вам угодно?

Соня заволновалась, принялась путано объяснять, что к ней попали старые фотографии, на которых она узнала Михаила Владимировича Свешникова. Не затруднит ли Федора Фёдоровича взглянуть на них, ибо ей, Соне, кажется, что только он поможет ей разобраться, кто, кроме Свешникова, на этих снимках.

— Как они к вам попали? — перебил её Агапкин.

— Я расскажу вам при встрече, если вы позволите.

Агапкин долго молчал. Соня даже испугалась, не уснул ли он там, с трубкой в руке. Слышно было сопение, звук льющейся воды, какие-то глухие стуки и щелчки, далёкая музыка, вроде бы старая итальянская опера.

Среди множества звуков Соне почудилось, что низкий мужской голос произнёс рядом со стариком: «ну, ну, перестаньте, успокойтесь», и старик что-то хрипло, жалобно простонал в ответ.

— Федор Фёдорович, — не выдержала Соня, — вы меня слышите?

Старик тяжело закашлялся и наконец сказал:

— Адрес вы помните? Нет? Запишите. Можете приехать, когда хотите. Вам я всегда рад. Но только приезжайте одна, пожалуйста.

Утром по дороге в гимназию Таня возле дома столкнулась с усатым молодым человеком в лаковых штиблетах. Он почтительно поднял шляпу.

— Это вы поселились на чердаке у мадам Котти? — спросила Таня.

— Да, мадемуазель. Позвольте представиться. Никифоров Константин Афанасьевич, художник. А вы Татьяна Михайловна Свешникова? Очень, очень приятно. — Он хотел поцеловать Тане руку, но она отдёрнула кисть и сказала:

— Вы смотрели в бинокль на наши окна. Извольте объяснить, зачем?

— О, простите, по чистой случайности. Я разбирал свои вещи, в одном из сундуков нашёл старинный морской бинокль и хотел проверить, исправна ли оптика.

— Если вы ещё раз это сделаете, нам придётся сообщить в полицию. Сейчас война, мой отец генерал, военный врач. А вдруг вы немецкий шпион?

— Похвальная бдительность для такой юной прелестной барышни. Не хотите ли на досуге позировать? У вас удивительное лицо. Мне заказывают портреты самые красивые дамы Москвы и Петрограда, вас я готов писать бесплатно.

— Не хочу.

— Жаль. Впрочем, как будет угодно. Моё почтение. Если передумаете, я всегда к вашим услугам.

У Тани остался неприятный осадок от этой встречи.

— Ерунда, — сказал Михаил Владимирович, — он всё равно ничего особенного в свой бинокль увидеть не может. Забудь о нём.

В мае Ося с жадностью стал навёрстывать гимназический курс. Решено было, что с сентября он пойдёт в третий класс. Русским, французским и латынью с ним занималась Таня. Для уроков математики и физики был нанят учитель, приятель Володи. Маленький, белесый, словно присыпанный мукой господин лет сорока появлялся в квартире два раза в неделю, плату брал умеренную. Звали его Худолей Георгий Тихонович. Иногда после урока он сидел в гостиной, пил кофе, тихим вкрадчивым голосом рассказывал о магнитных полях и магнетизме, об органическом электричестве и символике чисел. Он много знал. Он никогда не улыбался и пристально, не моргая, смотрел в глаза собеседнику. Ося был от него в восторге, увлечённо выполнял его задания, даже перед сном стал читать учебник математики. Но Таню не покидало смутное чувство, что когда-то, очень давно, она уже видела это белое желтоглазое лицо.

— Вы, мадемуазель, весьма медиумичны, — сказал он однажды Тане.

— Я — что, простите?

— Ничего, — встрял Володя, — не обращай внимания, Георгий это говорит всем хорошеньким барышням.

— Вот уж кого, а Татьяну Михайловну никак нельзя назвать хорошенькой. — Худолей поднял на Таню жёлтые глаза. — Она красавица, у неё редкая, древняя красота. Вы, Володя, привыкли к своей сестре, пригляделись. Вот Федор Фёдорович совершенно со мной согласен. А, доктор, что скажете?

— Мгм, — промычал Агапкин и принялся мять папиросу.

— Перестаньте, — поморщилась Таня, — я вам не картина и не статуя, чтобы обсуждать мои