— Ну тут у вас большой выбор, — Григорьев улыбнулся и развел руками, — тут я пас.

— Мне кажется, лучше всего с этой задачей справится ваша дочь, — нервная улыбка задрожала где- то внутри бороды, и тут же исчезла, — я же сказал с самого начала: цепочка должна быть самой короткой — я, вы, Маша. То есть мисс Григ.

Григорьев медленно поднялся со скамейки и встал напротив Кумарина. Он был готов к такому повороту и потому ответил вполне спокойно:

— Нет. Она этого делать не будет.

— Он знает о вас, и если его не остановить, он сдаст всех, вас в первую очередь, — сказал Кумарин.

— М-м, — помотал головой Григорьев и широко улыбнулся, — обо мне он ничего не знает. Сейчас вы блефуете, Всеволод Сергеевич. Это не ваш стиль. Никакой связи с Машей я вам не обеспечу. А без меня вы к ней не подберетесь, поскольку она не поверит и воспримет это как провокацию. Моя дочь вам нужна не потому, что цепочка должна быть короткой. Просто вы хотите получить дополнительные гарантии моей преданности. Все вам мало. У вас за многие годы руководящей работы развилась колоссальная мания величия. Вы создали гигантскую, мощную структуру, которая сожрала не только все ваши силы, но и разум. Вы правда похожи на человека, который, имея миллионы, вынужден ночевать под мостом, поскольку опасается, что в собственной постели его зарежут. Но это все лирика. Если я вас правильно понял, Ловуд как агент вас больше не интересует. Вы хотите от него избавиться, но не знаете, как это сделать, поскольку он подстраховался, верно?

— Да! — вскрикнул Кумарин. — Сколько можно повторять одно и то же? Допустим, вы правы. О вас он не знает. Но другие…

— Не кричите, Всеволод Сергеевич, — Григорьев приложил палец губам, — мы все-таки здесь не одни, — он наклонился к уху Кумарина и прошептал чуть слышно:

— Есть решение более радикальное. Надо просто аннулировать его страховку.

— Как это? — Кумарин отстранился и уставился на него несчастными больными глазами.

— Вы многие годы морочили голову бедняге Билли, подставляя в качестве маленьких фальшивых “колокольчиков” невинных, честных людей. Вы посеяли смуту в его душе, теперь пора снимать урожай. Если вы не будете мне мешать, я сделаю это. Я попробую убедить Макмерфи, что информация об агентурной сети, которую использует для своей страховки Стивен Ловуд, — очередная “деза”. Все агенты на самом деле честные сотрудники, которых вы хотите подставить оптом. Правда, это станет концом многолетней игры, и Макмерфи будет считать, что вышел из нее победителем. Вас это, как, не огорчит?

— Думаете, получится? — Кумарин встряхнулся, глаза живо заблестели. — Но каким образом вы собираетесь это сделать?

— Потом отчитаюсь, очень подробно, — усмехнулся Григорьев, — но хочу вас предупредить, Всеволод Сергеевич. Если еще раз вы попытаетесь нарушить ваше бесценное честное слово, я просто, явлюсь к Биллу Макмерфи с повинной. И тогда вы проиграете в многолетнем поединке, потому что на самом деле мы оба знаем, что настоящий и единственный ваш Колокол — это я. Остальные лишь статисты. Колокольчики.

Григорьев посадил в сумку своего Христофора и зашагал по лужайке мимо озера, к выходу из парка, не оглядываясь.

'Опель” Арсеньева медленно ехал по пустынной Москве. Светало. Маша пересела на переднее сиденье, закуталась в одеяло. Ее знобило, она продолжала разговор на автопилоте, почти ничего не соображая от усталости, но остановиться не могла. В руках у нее был конверт с фотографиями. Ссадины на лице убитой девушки напоминали следы от содранного пластыря.

Маша спросила об этом у Арсеньева, он сказал: да, действительно, эксперт уверяет, что рот ей залепили пластырем, а губы накрашены уже после убийства, очень стойкой помадой.

— Не исключено, что это серия? — осторожно уточнила Маша.

— Наверное, — кивнул он, — если, конечно, не белая горячка.

— То есть?

— Эксперт сильно пьет и любит пофантазировать. Слушайте, а откуда вы столько всего знаете? — спросил он, как будто проснувшись, — Как вам удалось раскрутить несчастную проститутку? Почему вы сразу решили, что если убийца заклеил жертве рот лейкопластырем, значит это серия?

— Ну, я все-таки Гарвард закончила, — засмеялась Маша, — причем факультет психологии. У нас была куча спецкурсов по судебной психиатрии, криминалистике и криминологии, и практика была в тюремном госпитале для душевнобольных преступников. Еще мне приходилось ездить с полицейскими на патрульной машине, тоже, кстати, по злачному району, и общаться с проститутками, правда нью-йоркскими. Но вообще, сейчас это не важно, вы лучше мне скажите, неужели вам кроме убийства Кравцовой и Бриттена приходится заниматься какими-то еще делами, тем более такими серьезными? Не понимаю, как это можно совмещать? Или есть что-то общее?

— Что, например? — спросил Арсеньев и напряженно улыбнулся.

Они как раз стояли на светофоре, лицо его было ярко освещено близким фонарем.

– “Фольксваген-гольф”, черный или цвета мокрого асфальта, — тихо произнесла Маша и увидела, как он нахмурился.

— Почему вам это вдруг пришло в голову?

— Сначала вы долго пытались выяснить у Рязанцева, не покупала ли Кравцова такую машину, но четкого ответа так и не добились. Потом оказалось, что именно “Фольксваген-гольф” увез несчастную проститутку Катю. А теперь, если позволите, я задам вам совсем абсурдный вопрос. Кто работал с трупами Кравцовой и Бриттена? Не тот ли эксперт, который сильно пьет и любит фантазировать?

— Почему вы спрашиваете? — Арсеньев напрягся еще сильней. Вспыхнул зеленый, но он как будто не заметил этого, продолжал стоять.

— Я же предупредила, что вопрос абсурдный. Только скажите: да или нет.

— Да.

— Так я и думала! — Маша на несколько минут совсем проснулась и даже хлопнула в ладоши. — Нет, я не сумасшедшая, поверьте. Я просто помню начало вашей беседы с Рязанцевым. Он говорил о ссадинах на лице Кравцовой, точнее, вокруг рта. И губы были воспаленными. То есть ему показалось, что они воспалены, а на самом деле это водостойкая губная помада, нанесенная уже после убийства. Очень все похоже на картину с убитой проституткой, верно? А тут еще “Фольксваген-гольф”, черный либо цвета мокрого асфальта.

— У проститутки нет пулевых ранений, — мрачно заметил Арсеньев и наконец тронулся с места, — про нее вообще ничего не ясно. Там возможен суицид.

— Не возможен, — Маша помотала головой, — нет, нет, я понимаю, удобней было бы считать это суицидом, и, скорее всего, ваше начальство, в том числе следователь Зинаида Ивановна, не желает видеть никакой связи между двумя, а вернее тремя убийствами. В самом деле, с одной стороны, Кравцова и Бриттен, с другой — несчастная девка с подмосковной трассы. К тому же эксперт пьет, и в проститутку не стреляли. Но вы не можете отделаться от дурацкого, вроде бы совершенно лишнего и ненужного чувства, что связь есть. Я права, Александр Юрьевич? Ладно, не напрягайтесь, не отвечайте. Я и так знаю, что права. Просто вы не хотите обсуждать это со мной. Тайна следствия, я американка, и все такое. О'кей, давайте пока оставим эту тему. Завтра с утра мы оба должны посетить Галину Дмитриевну Рязанцеву в больнице. Тоже не простая ситуация.

— Да уж, — кивнул Арсеньев, слегка расслабляясь.

— Так что там за история с утонувшей девочкой? Если я правильно поняла, жена Рязанцева в двенадцать лет пережила тяжелую душевную травму и с тех пор страдает патологической водобоязнью.

— На самом деле история ужасная. Девочка утонула не просто у нее на глазах. Они купались вместе, и