— То есть вашей психически больной жене угрожали? — спросил Арсеньев.

— Получается, что да.

— Как вы думаете, зачем?

— Вероятно, чтобы я узнал об этом и понял, что кому-то известна моя неприятная тайна. Возможно, кто-то собирается меня шантажировать.

— Слишком громоздко, — пробормотала Маша и покачала головой, — для шантажа достаточно было просто поговорить с вами, назвать адрес клиники и диагноз жены. Зачем воровать телефон, передавать его Галине Дмитриевне? Зачем сообщать ей о вашем эфире? Скорее всего, в эфир и ей в больницу звонил один и тот же человек.

— Ну да, сестра еще сказала, голос был странный, не мужской, не женский. Нечто среднее, как будто бесполое. Это безусловно тот же человек.

— И ему было известно, что вам к моменту эфира еще не рассказали о Томасе Бриттене, — заключила Маша, — то есть он постоянно здесь, рядом с вами, совсем близко и в курсе всех ваших дел.

Рязанцев схватился за виски и высоко, хрипло простонал:

— В том-то и ужас…

— Вы часто навещаете жену? — спросил Арсеньев.

— По-разному. Стараюсь чаще, но не всегда получается. В последний раз я был у нее всего три дня назад, она чувствовала себя неплохо, не то чтобы стала идти на поправку, но была сравнительно спокойной, с адекватными реакциями.

— Кто, кроме вас, к ней ходит?

— Никто. О том, где она, и вообще о ее болезни знают только пять человек: я, наши дети, начальник моей службы безопасности и Виктория Кравцова. Она уже не в счет. Вот, собственно, все. Пока все. Я хочу, чтобы вы разобрались в ситуации.

— Вы забыли назвать еще одного человека, — напомнил Арсеньев.

— Кого же?

— Лисову Светлану Анатольевну.

— Ах, ну да, конечно, — Рязанцев поморщился, — это само собой. Светка довольно часто навещает Галю. Я же объяснял, они очень близкие подруги. Когда Галя заболела, Светка сидела с ней сутками, кормила с ложечки, даже читала ей вслух.

– “Джен Эйр”? — быстро спросила Маша.

— Ну я не знаю, — рассердился Рязанцев, — какая разница? Или вы опять шутите? В таком случае, извините, но это не смешно.

— Евгений Николаевич, я не шучу. Тут вообще ничего смешного нет и быть не может. Все очень печально, однако…

— Скажите, как Галина Дмитриевна относится к воде? — перебив ее, внезапно выпалил Арсеньев.

Рязанцев ошалело уставился на него.

— При чем здесь вода? Послушайте, вы оба можете выражаться яснее? Я не в состоянии отвечать на вопросы, сути которых не понимаю.

— Но вы уже ответили, Евгений Николаевич, — вздохнул Арсеньев.

— То есть? — Рязанцев потряс головой и потянулся за очередной сигаретой.

— Погодите. Я чуть позже объясню. Только сначала, с вашего позволения, задам еще пару непонятных вопросов.

— Валяйте, — Рязанцев безнадежно махнул рукой.

— Вы знаете, почему году в шестьдесят четвертом семья вашей жены поменяла квартиру, переехала в другой район, и Галина Дмитриевна, которой было тогда около двенадцати, перешла в другую школу?

— Впервые слышу! — Рязанцев раздраженно повысил голос. — Какое отношение это имеет…

— Мы же договорились, Евгений Николаевич, — мягко напомнил Арсеньев, — если я правильно понял, вы не знаете, что произошло с Галиной Дмитриевной, когда ей было двенадцать лет?

— Погодите, погодите. Там какая-то мрачная история, кажется, погибла девочка, ее одноклассница, Лена, Люда, Лида… — он прикрыл глаза и защелкал пальцами.

— Люба, — подсказал Арсеньев.

— Да, кажется, но я не понимаю, к чему вы…

— Вам об этом кто рассказывал? Жена?

— Нет. Теща.

— Вы точно помните?

— О да, тещу свою покойную я никогда не забуду, — он усмехнулся, — каждое ее слово врезалось в память навечно, так сказать, отпечатано в мозгу каленым железом.

— Ну если каленым железом, я бы хотел услышать подробности. Что именно вам рассказала теща про девочку Любу? Когда, почему и при каких обстоятельствах она вам это рассказывала?

— Обстоятельства были самые неприятные. Это связано с первой попыткой самоубийства. Галя наглоталась таблеток. Впрочем, тут вам лучше поговорить с врачом. Я как тогда ничего не понял, так до сих пор не понимаю. Три раза она пыталась покончить с собой. Сначала таблетки, потом петля, потом окно на десятом этаже. После таблеток, то есть после первой попытки, ее мать рассказала мне историю про погибшую одноклассницу.

— Можно немного подробней? — попросил Арсеньев.

— Да что подробней? Какая-то девочка утонула у Гали на глазах. Кстати, а вы откуда знаете, как ее звали?

— От Светланы Анатольевны. Она считает, что ваша жена убила свою подругу девочку Любу. Нарочно утопила.

— Что? — Рязанцев засмеялся. — Послушайте, ну вы же взрослый человек, и у нас серьезный разговор. Светка не могла вам сказать такую глупость, я даже не желаю это обсуждать, — он фыркнул и потянулся за очередной сигаретой. — так вот, после первой Галиной попытки самоубийства теща, разумеется, во всем обвинила меня. И знаете, в чем конкретно я был виноват? — он сделал торжественную паузу и с кривой улыбкой произнес:

— В том, что уговорил Галю съездить на море. Вы понимаете эту логику? Я нет. До сих пор не понимаю.

— Я не случайно спросил вас, боится ли Галина Дмитриевна воды, — напомнил Арсеньев.

— Да совершенно не боится, чушь это. Все дело в эгоизме тещи и в том, что она всю жизнь пыталась меня уязвить, сделать назло, настраивала Галю против меня. Каждый раз, когда возникала возможность съездить на море всем вместе, теща срочно заболевала, и Галя оставалась в Москве. Но в тот раз я настоял на своем. Вы представить не можете, сколько потребовалось сил и времени, чтобы убедить Галю отправиться всей семьей в Ниццу, на Лазурный берег. Мой друг, Джозеф Хоган, которого вы, Маша, хорошо знаете, пригласил меня с семьей погостить на его вилле. Отказаться значило обидеть Джозефа. Он не хотел слушать никаких возражений. Это было правда замечательно. Только представьте: начало июня, Лазурный берег. Но с Галей с самого начала творилось нечто ужасное. Она вообще не выходила на улицу, сидела в комнате с закрытыми окнами и задернутыми шторами и вела себя совершенно невыносимо. На третий вечер мы собирались пойти ужинать с Джозефом. Он заказал столик в лучшем ресторане на набережной, у самого моря. И можете себе представить, посреди ужина Галя вскочила и убежала, ничего не объясняя. Разумеется, вечер был испорчен. А ночью она заявила, что ей надо срочно лететь в Москву, будто бы она что-то там почувствовала, из ресторана побежала звонить матери, и оказалось, что мать заболела. Знаете, я уже так устал, что не возражал, отвез ее утром в аэропорт и остался с детьми еще на неделю, — он закрыл глаза и принялся массировать виски. — Сколько мне пришлось пережить, какой это был ужас.

— А вам не пришло в голову, что Галина Дмитриевна действительно страдает водобоязнью? — осторожно спросила Маша.

— Ерунда, — он раздраженно махнул рукой, — она бы мне сказала. И потом, ее ведь обследовали врачи, и ни о какой водобоязни речи не было. Все фантазии покойной тещи, и хватит об этом. Когда мы вернулись, я узнал, что Галя пыталась покончить с собой, выпила таблеток десять снотворного. К счастью, с ней рядом была Света. Она вовремя почуяла неладное и сделала все, что нужно.