— Что вот? О чем это ты?

Он не ответил, а взял табурет и поставил его у противоположной стены, увешанной фотографиями в рамках. Большинство из них папа сделал сам — например, мою круглую улыбающуюся мордашку, запечатленную в трехмесячном возрасте, форматом 24x30. Некоторые из снимков сделала я — хотя бы вот эту голенастую девчонку, срывающую финишную ленточку на школьном кроссе.

Но пока Бен залезал на табурет, я успела заметить, что одна из рамок отстала от стены. Это было изображение пары грязных исцарапанных сосудов, наполовину погруженных в землю — тех самых предметов, которые сделали папу мессией для фанатов Нью-Эйджа. Их сайты в Интернете захлебывались от восторга, живописуя подробности открытия «Древних сосудов с Эликсиром Жизни».

Действительно, не кто иной, как мой отец, основал фонд, финансировавший поиски этих сосудов, и лично ездил в Италию, чтобы руководить раскопками. И когда сосуды обнаружили, даже центральные каналы новостей уделили этому событию немало внимания. Правда, все они не преминули с сожалением уточнить, что хотя сосуды явно настоящие и очень древние и, скорее всего, являются именно тем, что папа искал, несмотря на свое несомненно важное значение для археологии они также несомненно пусты. Никакого Эликсира Жизни в них не было и в помине. Но папу это не сильно огорчило. Он гордился своим открытием и успел сделать не один десяток снимков, прежде чем передал сосуды в Национальный музеи в Риме.

И вот теперь один из этих снимков маскировав тайник, о котором прекрасно знал Бен… Тогда как я даже не подозревала о его существовании. Бен отворил дверцу до конца и вытащил переполненную бумагами папку. Он присоединился ко мне за длинным столом, за которым папа обычно работал, расчистил место и положил папку.

Фотографии. Папка была до отказа набита множеством фотографий.

— Как твой папа объяснил тебе то, что взял меня на работу? — спросил Бен.

— Потому что ты очень много знаешь, — тут же ответила я.

— Потому что я очень много знаю, — повторил он. — Нет, за мои знания меня взяла твоя мама. А папу мало волновало то, что я знаю. Он меня нанял за то, чего я не знаю… Но во что все равно верю.

— Понятия не имею, что это значит. Что это значит?

Бен тяжело вздохнул и снова запустил пальцы в волосы, сильно дернув их, как будто в надежде вытряхнуть из головы нужные слова.

— Есть вещи за пределами человеческого понимания, — начал он, и я растерялась: он нарочно цитирует моего отца или у него получилось это нечаянно? — Вещи, которые мы можем только принять, потому что не в состоянии их объяснить. Твой папа верил в них, и для него было очень важно, что я тоже в них верю.

Я и так отлично знала, что папа с Беном заодно своей любви ко всему потустороннему. Нашел, чем удивить! Я не раз закатывала глаза, слушая их вечные полуночные беседы. Но сейчас Бен утверждает, что папа нанял Бена именно за эту веру в потустороннее, сделав ее частью его работы — что было очень странно.

— Почему? — спросила я.

— Потому что так я мог надежнее тебя защитить, — серьезно сообщил он и открыл папку. — Узнаешь? — Бен кивнул на снимок, лежавший сверху.

— Конечно, — сказала я. Это был день, когда мы с мамой, Райной и Вандой покидали родильное отделение больницы почти восемнадцать лет назад. Мы были в холле больницы, возле регистратуры: мама с Вандой еще в креслах-каталках, держат на коленях свертки с новорожденными мной и Райной.

— Видишь людей на заднем плане? — спросил Бен.

Я кивнула. Папа всегда признавался, что в тот момент слишком нервничал и не сумел откадрировать снимок как следует. Мы четверо занимали весь передний план, но слишком низко, а на за днем оказалось слишком много случайных людей.

— Твой папа увеличил снимок, чтобы разглядеть их получше. Он говорил, что сам не понимал, зачем ему это. Просто почувствовал, что должен это сделать.

И Бен положил передо мной следующее фото. Это был тот же снимок у регистратуры, но теперь люди на заднем плане были даны крупнее и их лучше было видно. За их спинами даже можно было различить коридор, ведущий к палатам, по которому сновали медсестры с каталками и другой персонал больницы.

— Видишь что-нибудь знакомое? — спросил Бен

Я покачала головой. Я действительно никого не заметила, хотя уже понимала, к чему это ведет, и все внутри у меня болезненно сжалось от тревожного предчувствия.

Бен с мрачной гримасой вынул из папки еще один отпечаток все того же фото:

— Как начет этого?

У меня закружилась голова, и пришлось схватиться за стол, чтобы не упасть.

Он был там.

Человек из моих снов.

Он был в этом коридоре, стоял у дверей лифта. Снимок был зернистым, но это был он! И хотя это было без малого восемнадцать лет назад, выглядел он в точности таким же, как на моих снимках. Не изменился ни на йоту. Он даже одет был так же: черная кожаная куртка поверх джинсов и серой футболки.

— Твой папа сказал, что не в силах это объяснить — но что-то было в этом парне… Что-то неправильное.

Я молча смотрела на снимок. Парень был далеко от нас с мамой, но смотрел он в нашу сторону и выглядел несчастным. Его спина ссутулилась, руки глубоко засунуты в карманы куртки, а в глазах застыло такое выражение, будто он недавно плакал.

Бен выжидающе посмотрел на меня, как будто требуя объяснений, однако мне нечего было ему сказать.

— Он выглядит грустным, — наконец выдавила я.

Бен кивнул.

— Не слишком удивительно, если человек находится в больнице. Однако твой папа не мог отделаться от мысли, что его грусть относится именно к тебе! Это было лишь необъяснимое чувство, однако он положился на него. Сказал мне, что какое-то время увеличивал и исследовал каждый свой снимок. Он надеялся, что если предчувствие его не обмануло, он найдет этого типа снова. Однако больше тот ему не попадался, и твой папа решил, что просто вообразил себе невесть что. У него было по горло работы, и вы с мамой требовали любви и внимания… Так что не оставалось времени на бесцельную погоню за каким-то призраком.

Бен покосился на меня, привычно ожидая выволочки за неудачный выбор слов. Но в этот раз я промолчала.

— Грант рассказывал мне, что когда тебе было что-то около четырех месяцев, он пробовал новую модель фотокамеры, и у него снова возникло это предчувствие, и он…

Вместо дальнейших объяснений Бен выложил передо мной еще один снимок. Это было какое-то торжественное событие. Круглые столики стояли ровными рядами, накрытые белоснежными скатертями с изысканной сервировкой. Мама в черное вечернем платье, на высоких каблуках и со мной в сумке- кенгурушнике у нее на животе. Эту фотографию я тоже помнила очень хорошо. Мама любила рассказывать, как брала меня с собой повсюду пока я была маленькой. По ее словам, на выборах женщины готовы были носить ее на руках за то, что она доказывала, что можно совместить любовь к малютке-дочке и политическую карьеру. Вот и на этой фотографии она занималась своим делом: пожимала руки вице- президенту США и его жене, тогда как я приветствовала их широкой беззубой улыбкой.

На сей раз, уже зная, что мне следует искать, я лишь мельком скользнула взглядом по нашим с мамой фигурам и впилась глазами в задний план. У меня не ушло много времени на поиски.

— Вот! — прошептала я, ткнув пальцем в сервировочные столики у дальней стены. Перед ними маячила небольшая тень, но…

— Точно, — кивнул Бен и подал следующее фото, которое, конечно, являлось увеличенной копией той точки, куда я только что ткнула пальцем. Он почти отвернулся от камеры. Сидел, опираясь локтями на стол, правую руку сжал в кулак и подпирая ею висок. Он выглядел совершенно дико и не к месту на этой фотографии; его кожаная куртка и джинсы резко контрастировали с вечерними туалетами и шикарными