Ну, конечно, доказывал. Независимо оттого, какими реалистичными были мои сны, они были и оставались снами — иначе говоря, порождениями моего подсознания, моего воображения. Конечно, он понимал мои потребности и желания лучше всех. Почему бы мне не создать его идеальным? Татуировка в виде ириса была самой трогательной деталью: она связывала его с моим отцом, по которому я так ужасно скучала. Фрейд бы целый день с этим провозился.

И все же, несмотря на очевидное, я не собиралась отказываться от своих чувств. Я предпочла промолчать: пусть Райна считает, что выиграла в этом споре. Я даже сказала ей, что она может познакомить меня с кем-нибудь после того, как вернусь из Рио… Хотя знала, что никто не сравнится с мужчиной, которого я создала в своих фантазиях.

Однако прошло всего три дня, и Бен тоже загнал меня в угол. Мы сидели у Далта. Я приканчивала маффин с черникой, — естественно, только что с гриля, — и одновременно играла в криббедж и грезила наяву.

— Итак, когда появляются инопланетяне и похищают тебя из тела, это больно? Или ты была в отключке, когда это случилось?

— Чего? — опешила я.

— Того, что я смухлевал уже три раза подряд! Что с тобой происходит?

И он на манер Райны задрал бровь. Теперь Бен тоже решил играть в детектива, и так просто от него не отделаешься. Я представила, что повторю перед ним мои излияния Райне, и чуть не рассмеялась. Нет уж, я скорее умру, чем опишу Бену свои фантазии.

Тем не менее, ему требовалось сказать хоть что-то, причем он знал меня слишком хорошо, чтобы купиться на откровенную ложь.

Я вспомнила о фотографиях. Можно было рассказать ему о фотографиях, но не упоминать о снах. Бен был как папа: его хлебом не корми, дай послушать про что-то необыкновенное. Ему понравится история про ту фотографию собора в Праге, где человек парит в воздухе безо всякой опоры.

— Только не подумай, что рехнулась… — начала я.

— Я уже давно так думаю, поэтому…

Я набрала в грудь побольше воздуха и начала свой рассказ. Я описала ему свои исследования каждой фотографии, включая те, которые выглядели совершенно невозможными и демонстрировали, что этот человек не мог находиться во плоти в тех местах, где я делала снимки. К тому времени, как я закончила, Бен уже не переставая хмурился, а сосредоточенность в его глазах превратилась в неподдельный страх.

Теперь он точно сочтет меня сумасшедшей. Зря я ему все рассказала!

— Слушай, может, хватит на меня так смотреть? Я знаю, что всему этому должно быть логическое объяснение, — я постаралась уступить его здравому смыслу. — Я просто пока не нашла его, но рано или поздно…

— Ты должна показать мне эти снимки, — отчеканил Бен.

— Хм… ну ладно, — снова уступила я, хотя мне вдруг совсем расхотелось ими делиться. — Пожалуй, когда я вернусь из Рио, у меня найдется минутка, чтобы снова их открыть, и мы…

— Сейчас, Клиа, — возразил он. — Мне нужно увидеть их немедленно.

Двадцатью минутами спустя Бен уже сидел у меня в комнате. Одной рукой он тяжело опирался на стол, а другую запустил в свою шевелюру, не сводя глаз с монитора. Я же открывала по порядку все фотографии из Европы. Сначала показывала их так, как видела сама, а потом увеличивала те места, где обнаруживала мужчину из своих снов. Его образ на экране компьютера подействовал на меня гораздо сильнее, чем я могла ожидать — сердце стало колотиться так, что звон стоял в ушах, и я даже испугалась, не услышит ли его Бен.

Я осторожно покосилась в его сторону, но он не обращал на меня внимания. Его взгляд был прикован к экрану.

— Можно, я сам? — напряженно спросил он, протянув руку к мыши. Я никому и ни при каких обстоятельствах не позволяла лазить в свой компьютер, и Бен это знал лучше всех, но в ту минуту мне едва хватало сил сохранить самообладание. Я кивнула и он принялся щелкать мышью, исследуя каждое фото, рассматривая так и этак его лицо, его глаза его подбородок…

Я не выдержала и задрожала. Это нужно прекратить. Я была сама не своя, вела себя как идиотка и не могла бы объяснить Бену, что со мной происходит.

— Клиа, — окликнул он.

Я болезненно сморщилась, готовясь к самому странному объяснению за всю мою жизнь, но Бен выглядел совершенно измученным. Как будто последние десять минут лишили его всех сил. Он наконец отпустил свои волосы и виновато посмотрел на меня:

— Я должен показать тебе кое-что внизу.

— Что? — я не могла представить, что же он может показать мне в моем собственном доме, и просто шла за ним два лестничных пролета. А он повернул к фотолаборатории моего отца.

— Бен… — недовольно предупредила я.

— Знаю. Но мы должны туда войти.

Я едва подавила в себе порыв с воем вцепиться в него и отшвырнуть в сторону, когда его рука легла на дверную ручку. Лаборатория была папиным священным местом. Сколько я себя помнила, никто не смел нарушать закон: либо ты входишь туда вместе с папой, либо стучишь в дверь и ждешь его приглашения. Пребывание в лаборатории было возможно только по приглашению и вместе папой. А это означало, что на протяжении последнего года дверь в нее оставалась закрытой Войти туда без него значило осквернить святыню.

— Он сам хотел бы, чтобы ты увидела это, Клиа! — заверил Бен — Поверь мне.

Впервые в жизни я почувствовала гнев по отношению к Бену. Ведь Грант Раймонд был моим папой! Так откуда Бену знать, чего хотел бы мой отец? С моих губ едва не слетел горький ехидный ответ, но меня остановило лицо Бена, бледное, как у призрака. Что-то было не так, и у него была веская причина привести меня именно сюда, в лабораторию. И мы вошли.

Как и папин кабинет, лаборатория представляла собой беспорядочное скопление бумаг, книг и самых различных инструментов. Однако если в кабинете был рабочий хаос, то здесь царил хаос увлечений. Цифровая фотография числилась среди них, и три больших монитора высились среди полного бедлама, состоявшего из фотобумаги, использованных картриджей и мотков проводов. Все это валялось вперемешку с переложенными закладками томами по мировой истории и мифологии со всего мира.

Присмотревшись к ближней стопке книг, я увидела биографию Вильяма Шекспира и почувствовала болезненный укол в сердце. Мне так не хватало папы! Я, как алчный скряга, старалась копить и хранить даже самые мелкие воспоминания о нем и вот выясняется, что я уже успела напрочь забыть о том, как в последние полгода перед своим исчезновением он увлекся Шекспиром! Мама вообще отказывалась это понимать. Годами она уговаривала папу сходить с ней в театр. И тут ни с того ни с сего он вдруг начинает дотошно копаться во всем, что было посвящено жизни и творчеству великого Барда: пьесы, сонеты и бесконечные комментарии критиков и литературоведов. В этом был весь папа. Если он чем-то занимался, то не упускал ни одной мелочи.

Бен открыл кладовку, где папа хранил свои камеры: от новейших цифровых моделей до таких раритетов, которые уже не купишь ни у одного антиквара. Здесь даже лежал давно вышедший из строя поляроид, который просто было некогда выбросить. Я не удержалась от болезненной гримасы, следя за тем, как Бен роется на полках и перекладывает камеры с места на место.

— Ты там поосторожнее, — не выдержала я.

— Прости. Почти нашел.

Он отложил в сторону еще два фотоаппарата, поднялся на цыпочки и нажал на какую-то точку на задней стенке кладовки. Да что же он делает?

— Вот! — пропыхтел он.