комнате с тремя одетыми в маски людьми, а те приказывают ему заложить бомбу с часовым механизмом или совершить убийство — в противном же случае его ждет неминуемая кара. Добывая информацию, полиция не могла не задействовать киприотов, а потому и сама была вся как на ладони для них. То же касалось и административных структур. Даже у самого колониального секретаря была секретарша-киприотка — конечно же, искренне преданная лично ему и вполне лояльная по отношению к правительству. Режим секретности превратился практически в полную фикцию, и повсюду зрело чувство, что из этого тупика выхода попросту нет.

Но решающий удар по ситуации на Кипре нанесли все-таки трехсторонние лондонские переговоры, где турки заняли настолько твердокаменную позицию, что сдвинуть их с нее не было никакой возможности; а брать на себя роль Ганнибала и применять уксус никто не захотел[89]. Сбылись мои самые худшие опасения, хотя и здесь, в очередной раз, я не вполне верно оценил ситуацию, поскольку позиция турок оказалась не настолько выгодной для нас, чтобы безоговорочно ее поддержать; она была теснейшим образом связана с разного рода пактами и соглашениями, не касающимися Кипра, но существенно важными, скажем, для арабского мира. И имело ли смысл ссориться еще и с Турцией? В любом случае мы попали в весьма щекотливую ситуацию. Отказавшись в свое время воспринимать греческую инициативу по Кипру всерьез, мы поставили под угрозу стабильное положение официальных Афин, — да, по большому счету, и всего Балканского региона; и, предприняв запоздалую попытку распутать клубок политических противоречий и вернуться к исходной точке, мы могли подорвать союзнические отношения с Турцией и, одновременно, дестабилизировать весь комплекс ближневосточных отношений, в которых эта влиятельная исламская держава играла весьма заметную роль. Мы упустили слишком много времени, и турецкое общественное мнение тоже успело достичь крайнего возмущения: поводов для истерики было куда меньше, чем в Афинах, но слабее от этого она не стала. К тому же, турецкая позиция по данному вопросу, что вполне естественно, имела значительно меньший вес, чем греческая, хотя, конечно, к положению турок на Кипре нельзя было отнестись равнодушно. И все-таки понять, каким образом гипотетический греческий Кипр может превратиться в военную угрозу для Турции, большую, чем Родос или, к примеру, Тасос, было трудно; а двести тысяч фракийских турок, судя по всему, испытывали ничуть не больше сложностей, чем приблизительно равное число греков, обитающих в Турции… Но националистическая истерия — плохой советчик, а уличные беспорядки, внезапно прокатившиеся по Турции в сентябре, сделали этот аргумент еще менее убедительным и мигом воскресили давнюю варварскую вражду, которая была похоронена в сердцах турок и греков и, как доселе казалось и тем и другим, умерла навсегда.

Эти бесплодные переговоры перерезали тонкую нить, что хоть и слабо, но продолжала поддерживать в нас чувство меры и справедливости. До сей поры Кипр, с точки зрения управления, был сиротой, теперь же были отданы швартовы и он, политический сирота, медленно дрейфовал по печальным кулуарам ближневосточной истории, повинуясь воле капризных ветров предубеждений и страстей человеческих.

Я по-прежнему вырывался время от времени к Паносу— посидеть и выпить густой сладкой 'коммандерии' на террасе у подножия церкви Михаила Архангела. Он изменился, постарел. Неужели дурные предчувствия относительно ближайшего будущего накладывают на всех нас столь же неизгладимый отпечаток, как и на него? О нынешнем положении дел он говорил по-прежнему очень взвешенно и рассудительно, однако чувствовалось, что провал переговоров стал для него серьезным ударом.

— Теперь вперед дороги нет, — говорил он. — А возвращаться назад, к тому повороту, который вы прозевали, уже слишком поздно. И ничего хорошего ждать уже не приходится.

Мой наигранный оптимизм и пустые уверения в том, что все наладится, его не убеждали.

— Да нет, — продолжал он. — Есть такая точка, пройдя которую, надеяться уже не на что. Правительству теперь придется забыть о полумерах и принимать серьезные решения; а нам это, естественно, не понравится. И в ответ мы тоже будем вынуждены действовать жестко.

Он, как и многие греки, оплакивал возможности, навсегда утраченные после того, как британское Министерство иностранных дел отказалось заменить в протоколе по Кипру слово 'закрыт' на слово 'отложен'. С его точки зрения, причину всего, что случилось потом, искать следовало именно в этом. Его взгляды на будущее трудно было бы назвать оптимистическими, мои, собственно, тоже. И только в деревне с ее размеренностью и умиротворенностью мои страхи отступали на задний план. Впрочем, и здесь в последнее время начала натягиваться ка-кая-то незримая струна.

— Тревожно у меня на душе, когда вы сюда приезжаете, — сказал мне как-то раз мукшар.

— А что, есть какие-то основания для беспокойства?

— Да в общем-то нет. Но только теперь даже с тем, что творится в собственной душе, люди не могут толком разобраться.

Старик Михаэлис был по-прежнему в прекрасной форме и за стаканом красного вина с прежним пылом рассказывал свои байки. Политики он вообще старался не касаться, а если разговор о ней все-таки заходил, то интонации у него тут же делались извиняющимися, и говорил он вполголоса, так, словно боялся, что его может услышать кто-то лишний. Однажды, горестно вздохнув, он сказал мне:

— Ах, сосед, какая же счастливая у нас у всех была жизнь, пока не началось все это.

А потом, подняв стакан, добавил:

— За то, чтобы оно прошло поскорее.

Мы выпили за мечту о мирном Кипре — мечту, которая, подобно миражу перед глазами измученного жаждой, терзала нас день за днем.

— Знаешь, — сказал Михаэлис, — мне тут рассказали о телеграмме, которую Наполеон Зервас[90] послал Черчиллю. 'Старик, не делай глупостей: Кипр будет трижды британским, если пообещать его Греции'.

Он ухмыльнулся и приложил палец к виску.

— Заметь, он не сказал 'отдать', он сказал 'пообещать'. Вот в чем весь фокус! Еще вчера одного только обещания было бы вполне достаточно. А сегодня…

И он изобразил, как множество людей что-то говорят одновременно. Лучшей иллюстрации к происходящему и не придумаешь.

Примерно в это же время меня самого чуть было на подстрелили, хотя я до сих пор так и не понял, было ли это организованное покушение или простая случайность. Я сам был во всем виноват. Непрерывные телефонные звонки и тревоги из-за очередного взрыва превращали ночи в сплошной кошмар, и до двух- трех часов уснуть было практически невозможно. К счастью, неподалеку от моего дома, буквально через дорогу, находился маленький бар под названием 'Космополит', и здесь даже после того, как официально прекращали отпускать напитки, можно было посидеть с заранее заказанной выпивкой и встретиться с журналистами. Я ходил туда каждый вечер, часов около одиннадцати, обычно в компании нескольких друзей или того же Ричарда Ламли. Садился я всегда за один и тот же столик, так, чтобы всегда можно было переброситься парой фраз с Кириллом, барменом, или с его очаровательной женой-француженкой. Однажды вечером снаружи залаяла собака, и Лазарус, официант, вышел посмотреть, в чем дело. Дом со всех сторон был окружен плотными тенистыми зарослями: густо растущими нестриженными деревьями и кустарниками, вид у которых был довольно запущенный. Официант вернулся, бледный как полотно и, запинаясь, пробормотал:

— Б-быстрее, отойдите от окна.

Он заметил, как трое мужчин в масках из-за куста наставили на окно какой-то предмет. У меня с собой был довольно тяжелый фонарик, и мы с Кириллом, увидев, что парень действительно перепугался не на шутку, но не вполне поверив тому, что он сказал, вышли наружу. Лазарус, явно превозмогая страх, тоже вышел на балкон и указал нам то место, где стояли те трое. В гуще зарослей. Трава там и впрямь выглядела слегка примятой. И не более чем в десяти шагах оттуда, как раз между двумя деревьями, сияло окно бара.

— Лазарус, — сказал Кирилл, и в его голосе тоже зазвучала тревога, — иди и сядь на то место, где сидел кюриос ^[91] Официант сделал, как ему было велено, и через несколько секунд появился в окне: четкое изображение в рамке ('Как на фотографии', — мрачно изрек Кирилл). Мы задумчиво побрели в бар, где трясущийся как осиновый лист официант наливал себе бренди, и постарались расспросить его поподробнее. Дело было так: он вышел на балкон и увидел собаку, облаивающую кусты, за которыми виднелись три человека в масках. У них с собой было какое-то оружие, по его описанию больше всего похожее на 'стен'[92]; они подняли на него