— Не сейчас.

— Переволновалась?

— Нет, разве что немного устала. Ох, и тяжелый он был!

— Но все прошло удачно?

— Прошло, а это главное.

— Значит, теперь мы можем говорить… как убийца с убийцей?

— В каком-то смысле — да. Но не вижу необходимости об этом вспоминать.

Странный у нее был видок, у этой крошки. Посмотришь на нее, так сначала ничего такого и не заметишь: девчонка как девчонка. А потом, счистив верхний слой, находишь под ним остальное: волнующую, даже опасную женщину, способную на все: на мошенничество, на убийство… Но вот могла ли она любить? Это слегка морщило мне череп. Я испытывал к ней серьезное расположение, но это нельзя было назвать любовью… Любовь я познал с Другой, и та история была еще слишком свежей и сырой, чтобы я мог загореться снова.

И все же я дорожил Эрминией. Хотя бы потому, что ее кожа говорила с моей. Как если бы нас с ней скроили из одной и той же шкуры.

— Ты хочешь поговорить о чем-нибудь другом?

— Пожалуй.

— О чем?

— О будущем.

— О свадьбе, что ли?

Я хотел подурачиться, но она сердито выпятила губу, что придало очертаниям ее рта преувеличенную чувственность.

— Перестань шутить. И давай подведем итоги. Ты выдаешь себя за другого человека. Этого человека хотел найти твой недавний посетитель. Зачем он его искал? Решил за что-то отомстить?

— Почти что так… Но скорее — свести счеты, в буквальном смысле. А счеты у них немалые: двадцать четыре миллиона…

Я пересказал ей всю историю, не упустив ни слова. Она слушала с чрезвычайно заинтересованным видом, а когда я закончил, погрузилась в глубокие размышления.

— Значит, ты считаешь, что этот Рапен не стал вывозить деньги за границу?

— Я в этом уверен. Я достаточно хорошо изучил его характер. И то, что я узнал о нем впоследствии, лишь подтверждает мои догадки. Это был умный и осторожный тип…

Я улыбнулся.

— Его единственная неосторожность — это я. У каждого бывают в жизни минуты, когда секс затуманивает рассудок.

— Так что с этими деньгами?

Она, как видно, не собиралась упускать этот вопрос из виду.

— Он, скорее всего, спрятал их во Франции.

— Но где?

Слово за слово — и на следующий день мы с Эрминией были уже в Гренобле. Я ждал Эрминию в кафешке: она отправилась в редакцию «Дофине Либере».

Редакция газеты была последним местом, куда мне следовало соваться. У газетчиков всегда развешана под носом масса фотографий, и меня могли запросто засечь.

Через четверть часа она вернулась — веселая, красивая до боли в глазах в своем голубом костюме и оранжевом пуловере. Такой девчонке, конечно, не составляло никакого труда раздобыть нужные сведения…

— Узнала, — объявила она.

Она допила свой стакан томатного сока, который начала перед уходом. Мы вышли.

— Поехали на Визиль… Там повернешь направо, и сразу начнется небольшая возвышенность, на которой нашли самолет…

— Им не показалось странным, что ты задаешь подобные вопросы?

— Как же, буду я спрашивать! Я просто попросила подшивку и нашла нужную статью.

Через полчаса мы выехали на огромную пустынную равнину. Именно здесь Робер Рапен посадил три недели назад свой летательный аппарат. Здесь он одурманил Бидона снотворным и смотался, унеся с собой кассу алжирцев.

— Нужно поставить себя на его место, — говорила Эрминия. — Итак, он один, без машины, с чемоданом, набитым долларами… У него одна забота: спрятать большую часть денег и добраться до Женевы, где его дожидается машина. Он знает, что те, кого он обманул, будут его искать. Поэтому он должен смыться за границу. Взять деньги с собой он не может. В банк их тоже не сдашь — банки закрыты. Отправить их куда-нибудь по почте нельзя: доллары там не принимают. Обменять тоже не получится: слишком крупная сумма.

— И все-таки он знает, что делать с деньгами. Он продумал свой фокус заранее, потому что заплатил гаражисту из Нешателя за доставку своей машины в Женеву…

Мы стали говорить о Робере Рапене в настоящем времени, и призрак гомика мгновенно возник передо мной на этой равнине… Я отчетливо представил себе его высокую фигуру, танцующую походку, развевающиеся на ветру светлые волосы.

В чемодане — двадцать четыре миллиона, времени остается несколько часов, в Женеве ждет машина, которую обязательно нужно забрать, в брюхе копошится предательский страх.

Тут уж Рапену было не до мальчиков. Ему следовало пошевеливаться, да еще как…

Мы развернулись и стали возвращаться в Визиль. Важно было в точности повторить маршрут Рапена.

— Скажи-ка, лапуля…

— Что?

— Какого числа нашли самолет? Ты ведь читала газеты?

— Двадцать девятого. А что?

— Да так…

Она не стала упорствовать, понимая, что я крепко задумался и, может быть, вот-вот высеку из своей башки искру, от которой вспыхнет весь пороховой склад.

Мы доехали до небольшой деревушки, вернее, хутора: там было всего четыре дома и куча навоза на берегу ручья, Я заглушил мотор.

— Что ты задумал?

Мимо нас как раз проходил скрюченный дедок с моржовыми усищами и огромными бровями.

— Будьте любезны, мсье!..

Он посмотрел на машину, на женщину, потом сосредоточил внимание на мне, и я прочел в его глазах все недоверие, которое питают крестьяне к хорошо одетым людям.

— Вы помните, как в прошлом месяце здесь, на равнине, нашли самолет?

— Да…

Он поднял брови, чтобы лучше усечь, куда я клоню.

— Накануне того дня, когда обнаружили самолет, или, может быть, даже несколькими днями раньше не видели ли вы здесь незнакомого мужчину?

— Мужчину?

— Молодого блондина в светлой одежде… — Я рискнул прибавить эту последнюю деталь, поскольку знал гардероб Рапена достаточно хорошо.

Старик задумался.

— Верно, был такой за два дня до самолета. Только видел его не я, а мой сын. И не тут он проходил, а низом, мимо леса…

Я едва не запрыгал от радости и протянул ему тысячу франков.

Он непонимающе посмотрел на меня, потом бросил на деньги такой взгляд, словно впервые в жизни видел французский банковский билет.