литографской туши, он выстрелил ими из аркебуза, получив желаемый результат.

МАДРИД. Дали произнес речь, призвав Пикассо вернуться в Испанию. Он начал словами: 'Пикассо — испанец, испанец и я, Пикассо — гений, и я — гений Пикассо — коммунист, но я — не из их числа'.

ГЛАЗГО. Знаменитый 'Христос Св. Иоанна на кресте' был куплен муниципалитетом. Цена, заплаченная за это произведение, вызвала бурю споров и негодования.

НИЦЦА. Дали заявил, что собирается снимать фильм 'Живая коляска' с Анной Маньяни.

ПАРИЖ. Дали в сопровождении процессии прошествовал по городу, неся огромный хлебный батон длиной пятнадцать ярдов. Батон был водружен на сцене Театра Этуаль, где Дали произнес истерическую речь о 'космических контактах Гейзенберга'.

БАРСЕЛОНА. Дали и Луис Мигель Домингин решили устроить сюрреалистический бой быков, в конце которого геликоптер, убранный, как инфанта, в валенсийском костюме, уносит жертвенного быка в небеса и оставляет его в священных горах Монсеррат на растерзание хищникам. В это время на импровизированном Парнасе Домингин увенчивает короной Гала в костюме Леды; из огромного яйца, лежащего у ее ног, появляется обнаженный Дали.

ЛОНДОН. В планетарии сотрудники специально составили такую картину звездного неба, какой она была над Порт Льигатом в день рождения Дали. Сам он утверждает, что согласно концепции его психиатра д-ра Румжера он с Гала воплощает величественный космический миф о братьях Диоскурах (Касторе и Поллуксе). 'Мы с Гала — дети Юпитера'.

НЬЮ-ЙОРК. Дали прибыл в Нью-Йорк в просторном золотом одеянии на знаменитом изобретенном им 'овосипеде'. Прозрачный шар, он представляет собой новое средство передвижения, созданное на основе фантазий, порожденных 'внутриутробным раем'.

Никогда, никогда, никогда, никогда избыток денег, славы, успеха, популярности даже на долю секунды не вызывали у меня мысли о самоубийстве,… наоборот, все это было мне по сердцу. Не так давно один приятель, который никак не мог понять, как весь этот шум и суета не причиняют мне страданий, осторожно спросил меня: 'Разве тебя не мучит весь этот трескучий успех?'

'Нет'.

Взмолившись (в голосе его слышалась надежда): 'И никакой, хотя бы легкой формы невроза?'

'Нет' — ответил я категорически.

И тогда, поскольку он был фантастически богат, я добавил: ' Я могу доказать тебе, что охотно, не моргнув глазом, тут же приму чек на 50 тысяч долларов'.

Всем, особенно в Америке, хотелось узнать секрет моего необычайного успеха. Он заключается в параноико-критическом методе, который я изобрел тридцать лет назад и по сей день пользуюсь им, хотя до сих пор до конца не понимаю, в чем его сущность. Если коротко, это жесткая систематизация самых бредовых феноменов и явлений, сообщающая моим опасным фантастическим идеям мощную творческую энергию. Этот метод действен только в том случае, когда в нем заложен тонкий механизм божественного происхождения, живой атом, именуемый Гала, ведь все дело в одной Гала.

В качестве примера я предлагаю моим читателям историю одного дня накануне мой последней поездки в Нью-Йорк, вполне отвечающей моему параноико-критическому методу.

На рассвете мне приснилось, что у меня вышел белый кал, очень чистый и весьма подходящий для моих творческих замыслов, я сказал Гала: 'Жди сегодня золота'.

Этот сон, по Фрейду, прямо указывал, что я подобен курице, несущей золотые яйца, и легендарному золотому ослу, который, поднимая хвост, сыпал золотыми монетами, не говоря уже о божественных расстройствах Данаи с их полужидким золотом. Что касается меня, то я чувствовал себя алхимиком и уже неделю строил планы на последнюю ночь перед отъездом в Нью-Йорк, я хотел собрать друзей, в том числе и четырех самых красивых манекенщиц города в отеле'Эль Марокко'. Город уже замер в ожидании предстоящего Парсифалева действа. Этот воображаемый Парсифаль, идею которого я обещал себе довести до совершенства, удивительно стимулировал все мои способности, и моя энергия, которая достигнет в этот день высшей точки, должна помочь решить все проблемы разом, заставив всех щелкать передо мной каблуками на прусский манер.

В половине двенадцатого я покинул отель, поставив перед собой две четкие задачи: добыть фотографию иррационального характера у Филиппа Халсмана и попытаться до завтрака продать американскому миллионеру и меценату Хантингтону Хартфорду картину 'Святой Георгий Компостела, патрон Испании'. По чистой случайности лифт остановился на втором этаже, где меня встретила аплодисментами толпа ожидавших журналистов. Совершенно забыл о пресс-конференции, на которой я должен представить эскиз флакона новых духов. Меня сфотографировали, вручили чек, который я сложил и сунул в карман жилета, слегка раздраженный тем, что у меня не оставалось другого выхода, как предъявить флакон, оговоренный в контракте, о котором я давно забыл. Не раздумывая, я выхватил у фотографа фотовспышку. Она была цвета голубого льда. Как драгоценность, сжал ее между большим и указательным пальцами.

'Вот в этом заключается мой замысел'.

'Но это же не эскиз'.

'Так даже лучше Вы уже видите готовую модель Осталось только тщательно ее скопировать'

Я осторожно прижал лампу к столу; она незаметно треснула, основание ее как бы слегка расплющилось, и она 'встала'. Я показал на патрон, который, сказал я, станет золотой пробкой флакона. Один восхищенный парфюмерщик воскликнул:

'Это же колумбово яйцо Вам нужно еще подумать над этим, дорогой мэтр А какое название будет у этих уникальных духов?'

Ответ Дали ограничился одним словом: 'Вспышка'

'Вспышка Вспышка Вспышка' — закричали все хором.

Меня прижали к двери и спросили:

'Что такое мода?'

'То, что уже немодно'.

Меня умоляли сказать что-нибудь о том, что, на мой взгляд, должны носить женщины.

Поскольку я торопился, я ответил:

'Груди на спине'.

'Зачем?'

'Потому что в грудях есть белое молоко, способное сотворить атрибуты ангелов'.

'Вы имеете в виду тонкую кожу?'

'Я имею в виду женские лопатки. Когда из грудей фонтаном брызнут две струи молока, лопатки на спине как бы удлиняются если при этом сделать стробоскопическую фотографию, вы увидите в итоге 'капельные' крылья ангелов, напоминающие те, что писал Мемлинг'.

Захваченный этой идеей, я отправился к Филиппу Халсману, имея твердое намерение фотографически воспроизвести 'капельные крылья', которые уже поразили и очаровали меня.

Но у Халсмана не было нужного оборудования для стробоскопической фотосъемки, и я решил попутно сделать фотографию 'капиллярной истории' марксизма. С этой целью я взял шесть листов фотобумаги и поочередно приложил к своим усам, выступившим в роли 'капель'. На каждом из листов Халсман напечатал портреты Карла Маркса с львиной бородой и шевелюрой; Энгельса — с такими же, но значительно смягченными атрибутами; Ленина — наполовину лысого, с жиденькими усами и козлиной бородкой; Сталина — с густыми усами; Маленкова — гладковыбритого. Когда остался последний лист, я предусмотрительно сохранил его для Хрущева с его лысой макушкой.

Я отправился к Хантингтону Хартфорду, в одной руке держа пустой лист, а в другой — репродукцию моего 'Святого Георгия', которую собирался показать ему. Поднимаясь на лифте, я вспомнил, что этажом выше живет принц Али Хан. И из-за врожденного неукротимого снобизма после минутного колебания я отдал бою репродукцию в качестве подарка принцу в знак моего уважения. И тут же почувствовал себя полным идиотом, ибо, попав в апартаменты Хартфорда, оказался не только с пустыми руками, но и с пустым листом, что было смехотворно вдвойне, ибо то и другое было взаимосвязано. Я уже начал смаковать абсурдность ситуации, думая про себя, что неплохо бы ее повторить. Да, мой параноико-критический метод требовал немедленно превратить этот бредовый случай в самое примечательное событие дня.

Хантингтон Хартфорд сразу спросил, принес ли я цветную репродукцию 'Святого Георгия'. Я ответил отрицательно. Тогда он спросил, может быть стоит распаковать эту картину в галерее. Но в эту минуту, сам