куда глаза глядят, какие-то ещё держатся, но требуют подкрепления, грузовиков, танков, плотов, продовольствия, радиостанций… С какого-то момента он ничего больше не мог сделать, а рапорты продолжали поступать, складываясь в одноцветное мозаичное панно, изображавшее гибель его армии. Правда, для этого процесса на самом деле не требовалось никаких вражеских сил. И он, и армия под его командованием воевали исключительно со стихией. Сначала дожди, потом этот оползень, отрезавший их от остальной штабной колонны…
Не пытался ли он сделать слишком много? За последнюю неделю ему удалось поспать в общей сложности часов десять — не это ли обстоятельство ослабило его способность здраво оценивать ситуацию? А может, наоборот, он вообще спал зря, и эти десять часов бодрствования оказали бы решающее влияние на события?
— Надеюсь, ты умрёшь! — провизжала женщина. Он, нахмурясь, посмотрел на неё: может, вставить ей в рот кляп?
— Ты уже колеблешься, — заметил он. — Минуту назад ты кричала, что меня ждёт смерть. — И снова повалился на постель.
— Ублюдок! — Она смачно сплюнула.
Неожиданная мысль заставила его вздрогнуть: он был таким же пленником здесь, как и женщина, привязанная к стулу. А её плевок — ничто по сравнению с тем потопом, что захлёстывал сейчас отлаженную до последнего винтика военную машину, на создание которой ушло два года.
Зачем, зачем он привязал её именно к стулу? Не пытался ли он сделать случай и судьбу лишними, злоумышляя против самого себя? Стул привязанная к стулу девушка… примерно того же возраста, может, чуть постарше… почти такая же хрупкая фигура, которую скрывала бесформенная шинель… Он мотнул головой, отгоняя воспоминание.
— Ублюдок! — Она плюнула ещё раз и шумно завозилась, пытаясь избавиться от пут.
— Да заткнись же ты, — устало произнёс он, зная, что прозвучало это не очень убедительно, но он был не в состоянии сделать тон более повелительным и властным.
Как ни странно, она замолчала. Иногда он жалел, что ни во что не верит. Возможно, вера в богов помогла бы ему сейчас, когда всё обернулось против него, и каждый следующий шаг грозил гибелью. Как было бы утешительно думать, что всё предрешено, предопределено, уже записано и расписано, и ты лишь переворачиваешь страницы какой-то великой книги…
(Возможно, у тебя никогда не будет шанса написать собственную историю — интересно, каким именем ты намеревался её подписать, с мрачной усмешкой подумал он.)
— Вы проигрываете! Уже проиграли это сражение, разве не так?
Очень не хотелось отвечать, но тогда она истолкует это как признак слабости и продолжит донимать его.
— Какая необыкновенная проницательность, — вздохнул он, — ты напоминаешь мне тех, кто планировал эту войну — таких же косых, глупых и консервативных.
— Я не косая! — захлебнулась она рыданием.
Грязные длинные волосы скрывали её лицо, руки находились почти на уровне пола — настолько сильно она согнулась в плаче. Подойти утешить её? Или вышибить кулаком мозги? Всё что угодно — лишь бы прекратить издаваемый ею шум…
— Ладно, ладно, ты не косая, извини. Он надеялся, что его слова прозвучали убедительно, и женщина, наконец, успокоится.
— Я не нуждаюся в твоём сочувствии, просто у меня… небольшой дефект, и… и он не помешал призывной комиссии признать меня годной.
«А также стариков и детей», — подумал он, машинально наблюдая за тем, как она пытается вытереть лицо об отворот шинели. Не задумываясь над своими действиями, он поднялся, оторвал лоскут от простыни и направился к ней.
Раздался пронзительный крик — вероятно, она решила, что её хотят задушить. Едва тряпка коснулась её лица, женщина обмякла.
— А теперь высморкайся.
Он с силой вытер ей нос, так что она завопила от боли, а потом отбросил тряпку в угол. Отвернувшись, встал у полуоткрытой двери — посмотреть на дождь, затем настежь распахнул её.
«Его сподвижники!» Проклятье, из них только Рогтам-Бар был достоин доверия, но он имел слишком незначительный чин, поэтому Закалве не мог передать ему командование. Что касается его самого, то устоявшаяся структура, в которую ему пришлось внедриться, была насквозь поражена коррупцией, и окружение состояло из беспомощных пустоголовых кретинов. Во всяком случае, он оставил им не так уж и много: несколько безумных планов, которые вряд ли будут когда-нибудь осуществлены, намерение применить оружие, на первый взгляд явно не подходящее к данной ситуации. А сколько всего ещё оставалось в голове — в том месте, куда, насколько ему было известно, не заглядывали даже его хозяева. Впрочем, они не делали этого исключительно из-за своих, весьма странных и исковерканных представлений о порядочности, а отнюдь не из-за неспособности…
Он совсем забыл о присутствии женщины у себя за спиной, не слышал её голоса, не обращал внимания на шум, свидетельствовавший о её безуспешных попытках освободиться.
Двери коттеджа он распахнул настежь, но при таком сильном дожде невозможно было разглядеть что- либо даже на близком расстоянии. Зато он снова увидел стул… потом перед ним возникло видение корабля, который не был кораблём… Что это за человек, с двумя тенями? Возможно, это следует определить как некую концепцию — стремление выжить, приспособив для этой цели все, до чего можно дотянуться, а затем удалить, добавить, разбить и создать тот конкретный набор клеток, который мог существовать, двигаться и принимать решения. Почему бы не свести все достижения и победы к единственному стремлению выжить?
Потребность и метод — вот что помогало ему выживать. Потребность победить все и вся, что противилось его жизни. А метод… очень просто: приспособить материалы и людей для выполнения поставленной задачи. Все являлось оружием, и умение обращаться с ним, находить его, выбирать, из какого именно удобнее целиться и стрелять, — такое умение дорого стоит.
Стул и корабль, который не был кораблём, человек с двумя тенями и…
— Что ты собираешься со мной сделать? — Голос женщины дрожал.
Надо же, она всё ещё здесь?
— Не знаю…
Женщина смотрела на него расширившимися от ужаса глазами, казалось, она набирала в лёгкие воздух для новых воплей.
— Пожалуйста, не надо, не надо этого делать!
Она скрючилась на стуле, лицо склонилось к самым коленям, и женщина жалобно смотрела на него снизу вверх.
— Чего делать? — недоумевал он.
Пожав плечами, он принялся описывать круги по комнате. Когда же они явятся за ним? Услышали ли они его сообщение по рации после того, как оползень отрезал их от основной штабной колонны? Правильно ли он нажимал кнопки и крутил ручки на этой штуковине? А может быть, его уже считают погибшим? Почему-то эта мысль не вызвала у него никакого беспокойства.
— Если ты собираешься меня убить, сделай это быстро.
Почему она то и дело прерывает его размышления?
— Вообще-то я не собирался поступать подобным образом, но если ты будешь продолжать скулить, я передумаю.
— Ненавижу тебя! — Наверное, это единственное, что владело её мыслями.
— Я тоже тебя ненавижу.
Женщина снова заплакала, но теперь ещё громче. Он смотрел сквозь пелену дождя и видел «Стабериндо».
Поражение, поражение — шелестел дождь; танки, тонущие в грязи, полки, сдающиеся без боя — все распадается на куски. И эта глупая женщина с сопливым носом… Смешно, просто смешно.
— Ты знаешь, кто я?
