— Чепуха! Если этот фонд вообще поддаётся какой-либо оценке, то он либо служит ширмой для прикрытия дел представителей другой цивилизации, либо управляется по завещанию магната, написанному в приступе угрызений совести… Я не исключаю и машины, обладающей сознанием и никем не контролируемой. Этот Стабериндо — дешёвая марионетка, он просаживает деньги как ребёнок, напуганный внезапной щедростью и догадывающийся, что долго это не продлится. Но у него наверняка есть какая-то цель, чтобы находиться здесь.
— Но ведь он может быть полезен нам?
— Да.
Мужчина улыбнулся своему отражению в оконном стекле и забарабанил пальцами по подоконнику.
Глаза женщины были закрыты, а блестевшее от масла тело двигалось в постоянном ритме рук, усердно массировавших её поясницу и бока.
— Подожди! Бейчей ведь тоже был связан с «Авангардом»?
— Наверное, мы сможем убедить его выступить на нашей стороне, кстати, используя этого Стабериндо.
— Почему бы не применить систему Деювоффа?
— Сначала нужно узнать побольше.
— Напомню, система Деювоффа — наказание болезнью, видоизменённая высшая мера наказания. Чем серьёзней преступление, тем страшнее вирус, которым инфицируют преступника. За мелкий проступок — лихорадка, соответствующие расходы на врача и лекарства, более серьёзный достоин продолжительной болезни и осложнений, а также все возрастающих средств на лечение. И так далее — до смертельного исхода в качестве карательной меры.
— По-моему, следует побеседовать с ним.
— Да. А потом убьём.
— Спокойнее. Найдём его снова и спросим, кто он такой и чего он хочет.
— Мы уже пытались это сделать.
— Ладно. В конце концов гоняться за машиной — не наше дело. Пошлём ему записку в отель.
— Никогда не думала, что такое приличное заведение можно соблазнить деньгами.
— … а потом поедем к нему или предложим навестить нас.
— Ну, к нему нам определённо не следует ехать. А его визит к нам… «Сожалею, что… ввиду непредвиденных обстоятельств… наверное, в другой раз…» Представляешь, как это унизительно?
— Ладно. Убьём его.
—
Женщина умолкла. Старик мощным движением притянул её зад к себе, и на его лице заметно проступил пот; она закусила губу, когда тело опять задвигалось под его жилистыми руками.
Глава VII
— Послушай, — обратился он к камню, — у меня скверное ощущение, что я умираю. Впрочем, если поразмыслить, то в данный момент все мои ощущения скверные. Как по-твоему?
Камень молчал, несмотря на то, что был
Перед глазами снова все заколыхалось. Предметы, словно стая тварей, питающихся падалью, сомкнулись вокруг него, разрывая в клочья его рассудок. Хотелось бы уйти скромно, и незачем разворачивать перед ним всю его прошлую жизнь. К счастью, в памяти всплывали лишь незначительные эпизоды — стойка бара на одной маленькой планете; ещё одно местечко, где дул такой ветер, что о его силе судили по количеству сорванных с места и унесённых грузовиков. Вспомнил он и грандиозное по масштабам танковое сражение, где под гусеницами машин гибли посевы необыкновенной травы, из-за которой, собственно, это сражение и началось…
И сад. Он вспоминал сад. И
— Срочное сообщение! — Он замахал руками, будто крыльями, пытаясь взмыть вверх и улететь от… от… он сам не знал, от чего. Кольцо терпеливо ожидающих его смерти птиц неумолимо сжималось, их вовсе не обманула эта его демонстрация якобы птичьего поведения.
— Ладно, — пробурчал он и повалился навзничь, держась рукой за грудь и цепляясь невидящим взглядом за светло-голубое небо. И что ужасного могло быть в каком-то стуле! Он перевернулся на живот и снова пополз вперёд.
Он тащил своё измученное тело, подтягиваясь на руках, коленями расчищая себе дорогу в птичьем помёте, а затем, добравшись до опеределенного места, устремлялся к озеру. Там он разворачивался и полз обратно, извиваясь от укусов насекомых, которых побеспокоил. Тёплый ветерок доносил с озера запах серы…
И снова он оказывался в саду, наполненном ароматом цветов.
Поместье протянулось вдоль реки недалеко от мощёной камнем дороги, что вела с гор к морю. За долгие годы в этом большом доме, окружённом прекрасным парком, родилось и выросло много детей. Но людям стоит знать о судьбе четверых: сёстрах Даркензе и Ливуэте, их старшем брате Шераданине — все они носили фамилию Закалве. Четвёртый ребёнок, мальчик по имени Элетиомел, не состоял с ними в родстве, но их семьи связывали узы более крепкие, чем родство, узы давней дружбы.
Шераданин хорошо помнил суету, которая возникла после приезда матери Элетиомела, — она должна была вот-вот родить. Сестры радовались тому, что бдительность горничных и охранников понизилась, а его раздражало предстоящее появление на свет этого ребёнка — должно быть, из-за повышенного внимания, которое он вызывал к себе, ещё находясь в утробе матери. Неделю спустя к дому подъехал отряд королевской кавалерии, отец вышел на крыльцо, и они о чём-то спокойно разговаривали, в то время как по дому разбегались солдаты отца, занимая позиции у окон. Шераданин поспешил в покои матери, он выставил одну руку вперёд, держа воображаемые поводья, а другой хлопал себя по боку, прищёлкивая языком: «Цок, цок, цок». Мать утешала плачущую женщину, которая носила в себе ребёнка, и ему велели уйти. Той ночью родился мальчик; после этого все взрослые сразу стали ещё более занятыми, но обстановка в доме стала намного спокойнее.
До поры до времени Шераданину удавалось командовать Элетиомелом, но постепенно мальчик, развивавшийся во всех отношениях гораздо быстрее, начал отвечать ударом на удар, и между ними установилось беспокойное перемирие. Домашние учителя, которым было поручено их начальное образование, более благосклонно относились к Элетиомелу, восхищаясь его необыкновенными способностями и умом. Шераданин упорно пытался состязаться с ним, его также хвалили — за упорство, но ему казалось, что его не могут как следует оценить. Что касается военных искусств, то старший первенствовал в борьбе и кулачном бою, в то время как младшему лучше давались стрельба, а также фехтование. Впрочем, Шераданин не уступал ему во владении ножом. Сестры любили обоих одинаково, дети всегда играли вместе, и им не нравилось проводить осень и весну в городе, располагавшемся далеко вниз по реке, где у родителей был большой каменный дом. Мать Элетиомела время от времени покидала городской особняк на несколько дней, а потом, рыдающая, возвращалась.
Однажды осенним днём, когда дети старались держаться подальше от раздражённых родителей, в дом явился посланец. Услышав пронзительные вопли, они бросили игру и выбежали из детской на лестничную площадку — поглядеть украдкой через перила, что происходит внизу в гостиной. Мать Элетиомела, громко крича, билась в объятиях отца Шераданина, а когда тот отпустил её, женщина безмолвно осела на пол, держа в руке листок бумаги. Через несколько дней они вернулись в поместье, но мать Элетиомела не выходила к трапезе, продолжая неутешно плакать в своих покоях.
— Твой отец убил уйму народа, и поэтому его казнили.
Шераданин сидел на краю фальшборта и болтал ногами. Рядом с ним лежала кучка камешков, и он бросал их один за другим в спокойную воду; расходившиеся по ней круги напоминали мишень для стрельбы из лука. Каменный корабль стоял посреди небольшого искусственного озера и был соединён с парком каменной же дамбой. Какое-то время все вместе играли в пиратов на нижней палубе, а потом сестры, оставив их, принялись исследовать цветочные клумбы на верхней.
— Ничего он такого не делал, — ответил Элетиомел, не поднимая глаз. — Он был хорошим
