Однако пока вода неизменно спасала крепость, и та оставалась оазисом выжженной желтизны среди стихии огня.

Император — тот, кто одерживал победу в финале, — по старинному обычаю должен был находиться в Клаффе при прохождении огня. Он покидал крепость, когда пламя уходило, и сквозь черный дым поднимался в черноту космоса, а оттуда направлялся в свою империю. Игры, однако, не всегда оказывались точно приуроченными к пожару, и раньше императору и его двору порой приходилось пережидать пожар в другом замке, а случалось, что они вообще пропускали Всесожжение. Но на сей раз расчет был точным, и по всем приметам Всесожжение (которое должно было начаться всего в двухстах километрах с подветренной стороны от замка, где золоцветы резко изменили свою обычную форму и размер, превратившись в громады) должно было наступить более-менее вовремя, чтобы стать подходящим фоном для коронации.

Гурдже сразу же по прибытии почувствовал себя нехорошо. Эа имела массу лишь немногим меньше той, которая в Культуре довольно произвольно считалась стандартной, а потому ее гравитация была примерно такой же, что генерировало своим вращением орбиталище Чиарк или создавали внутри себя «Фактор сдерживания» и «Маленький негодник». Но Эхронедал был в полтора раза больше Эа, и Гурдже почувствовал себя отяжелевшим.

Замок испокон веков был оснащен лифтами низкого ускорения, и обычно никто, кроме слуг- азадианцев, не поднимался по лестницам, но в первые два коротких местных дня передвигаться даже и по плоскости было довольно затруднительно.

Комнаты Гурдже выходили во внутренний двор замка. Он обосновался там с Флер-Имсахо (который, судя по всему, никак не реагировал на возросшую гравитацию) и слугой-мужчиной, полагавшимся каждому финалисту. Гурдже возразил было против слуги («Ну да, — заметил автономник, — кому нужны сразу два?»), но ему объяснили, что это традиция, а для мужчины к тому же большая честь, и Гурдже согласился.

В день их прибытия был устроен довольно шумный прием. Все болтали без умолку, утомленные после долгого путешествия и мучимые силой тяжести. Главной темой разговоров были распухшие лодыжки. Гурдже появился ненадолго — только чтобы соблюсти приличия. Никозара он увидел здесь впервые после большого бала в честь открытия игр — прием на «Неуязвимом» во время путешествия император своим присутствием не удостоил.

— Не перепутайте в этот раз, — напомнил Флер-Имсахо Гурдже, когда они вошли в главный зал замка.

Император восседал на троне, приветствуя входящих. Гурдже собирался, как и все, встать на колени, но Никозар увидел его, погрозил окольцованным пальцем и указал на свое колено.

— Одно колено, мой друг, — вы не забыли?

Гурдже опустился на одно колено и наклонил голову.

Никозар тоненько рассмеялся. Хамин, сидевший справа от императора, улыбнулся.

Гурдже сел в одиночестве на стуле у стены, около здоровенного древнего доспеха. Без всякого воодушевления он оглядел комнату. Наконец его нахмуренный взгляд остановился на одном верховнике, — тот стоял в углу и разговаривал с группой других верховников, одетых в форму и рассевшихся вокруг него на стульях. Этот верховник выглядел необычно не только потому, что стоял: он словно был помещен в костяк из пушечной бронзы, надетый поверх флотской формы.

— Кто это? — спросил Гурдже у Флер-Имсахо, который угрюмо жужжал и потрескивал между его стулом и доспехами у стены.

— Кто — кто?

— Верховник в экзоскелете. Так это, кажется, называется? Вон тот.

— Это звездный маршал Йомонул. В последних играх он с благословения Никозара сделал личную ставку и в случае проигрыша должен был отправиться в тюрьму на Большой год. Он проиграл, но ожидал, что Никозар наложит имперское вето — это право императора, если ставка не физическая, — не желая на целых шесть лет терять одного из своих лучших полководцев. Никозар и в самом деле применил вето, но с условием, что Йомонул будет помещен в такую вот штуковину, а не заперт в камере… Эта передвижная тюрьма — проторазумное существо. У нее есть несколько независимых сенсоров, а также обычные компоненты экзоскелета, то есть микрореактор и привод конечностей. Ее задача в том, чтобы обеспечивать Йомонулу тюремный режим, позволяя ему исполнять полководческие обязанности. Экзоскелет разрешает ему есть лишь немного самой простой пищи, исключает алкоголь, заставляет постоянно делать физические упражнения, не разрешает участвовать в общественных мероприятиях — то, что он сегодня здесь, это, видимо, специальное послабление от императора — и не дает совокупляться. Кроме того, маршал обязан слушать проповеди тюремного капеллана, который проводит у него по два часа каждые десять дней.

— Бедняга. Я вижу, ему, помимо всего прочего, приходится стоять.

— Ну, я полагаю, не стоит пытаться перехитрить императора, — сказал Флер-Имсахо. — Однако срок его приговора почти истек.

— А за хорошее поведение срок не снижается?

— Имперская служба наказаний не снижает сроков. Там могут добавить в случае плохого поведения, но снизить — никогда.

Гурдже покачал головой, глядя на стоящего вдалеке заключенного в его персональной тюрьме.

— Довольно злобная старая империя, да, автономник?

— Довольно злобная, да… Но если она только попытается морочить яйца Культуре, то узнает, что такое настоящая злоба.

Гурдже удивленно посмотрел на машину. Она, гудя, висела в воздухе: громоздкий серо-коричневый корпус казался жестким и даже зловещим на фоне тускловатого сияния пустых доспехов.

— Ишь ты, какие мы сегодня воинственные.

— Да. И вам советую.

— Для игры? Я готов.

— Вы что, и правда собираетесь принять участие в этой мерзкой пропаганде?

— Какой еще пропаганде?

— Вы это прекрасно знаете. Хотите помочь Бюро сфальсифицировать ваше поражение, делая вид, что проиграли, — давать интервью, лгать.

— Да. А почему нет? Бюро позволяет мне продолжать игру. Иначе они могли бы попытаться остановить меня.

— Убить?

Гурдже пожал плечами.

— Дисквалифицировать.

— Неужели вам так хочется играть?

— Нет, — солгал Гурдже. — Но соврать несколько раз — не такая уж большая цена.

— Ну-ну.

Гурдже ждал, что машина скажет что-нибудь еще, но она молчала. Немного позже они покинули собрание. Гурдже встал со стула и пошел к двери, сообразив, что нужно повернуться и поклониться Никозару, только после напоминания автономника.