«экспортного».
— Ага, — кивнул Стюарт. — Знаю. — И встал, чтобы перевернуть пластинку.
Он посмотрел в окно, на город и далекие голые деревья в лесистой долине. Наручные часы показывали 2.16.
Уже темнело. Кажется, скоро солнцестояние. Он глотнул еще.
Он выпил пять или шесть банок, так что, похоже, надо было или оставаться у Стюарта, или возвращаться в Эдинбург поездом. «Пусть будет поезд, — подумал он. — Сколько лет уже не ездил на поезде. А ведь и правда, чем плохо: сесть на вокзале в Данфермлине, въехать на старый мост, с него бросить монетку и пожелать, чтобы Густав наложил на себя руки, или чтобы Андреа забеременела и захотела вырастить ребенка в Шотландии, или…»
«Прекрати, урод», — сказал он себе. Стюарт вновь сел. Они говорили о политике. Сошлись на том, что весь их левацкий базар — чистая поза, иначе быть бы им сейчас в Никарагуа, сражаться за сандинистов. Говорили о прошлом, о старой музыке, о былых друзьях. О ней — ни слова. Потом речь зашла о «звездных войнах», СОИ. Только что под этой программой подписалась Британия. Обоим тема была довольно близка, оба знали в университете кое-кого из разработчиков оптических компьютерных сетей, которыми интересовался Пентагон.
Говорили о том, что в университете, по Кёстлеровскому завещанию, открыли новую кафедру — парапсихологии, и о передаче, которую оба смотрели по телевизору с месяц назад, насчет сновидений при не полностью выключенном сознании. Еще вспомнили гипотезу морфологического резонанса (он сказал: «Да, это интересно»; но он не забыл и те времена, когда интересными считались теории фон Деникена).
Обсудили случай, упоминавшийся на этой неделе и по телевизору, и в газетах. Француз, инженер из русских эмигрантов, разбился в Англии на машине. Среди обломков нашли кучу денег, есть подозрение, что во Франции он занимался какими-то махинациями. Сейчас пострадавший в коме, но врачи считают, что он симулирует.
— Мы, инженеры, народ хитрожопый, — сказал он Стюарту.
Вообще-то говорили почти обо всем, кроме того, о чем ему на самом деле хотелось поговорить. Стюарт несколько раз затрагивал тему, но он каждый раз уклонялся. Сны бодрствующего разума всплыли потому, что именно об этом они последний раз спорили с Андреа. Стюарт не стал выпытывать про Андреа и Густава. Возможно, ему просто надо было поговорить. Хоть о чем.
— Кстати, как дети? — спросил он.
Стюарту пора было есть, и тот спросил, не желает ли и он перекусить. Но он голода не испытывал. Пыхнули еще по косяку, он опростал еще баночку. Поговорили. Смеркалось. Подуставший Стюарт сказал, что не мешало бы придавить ухо; он поставит будильник и заварит чай, уже когда встанет. А поев, можно будет выбраться куда-нибудь, по кружечке пропустить.
Он послушал через наушники старый
С наполовину затянутого тучами неба медленно исчезал свет. Зажглись уличные фонари, дорога была полна припаркованных или идущих на малой скорости машин — Рождество на носу, народ озаботился подарками. «Интересно, — подумал он, — как тут все выглядело, когда во дворце еще жили короли?»
Королевство Файф… Сейчас это всего лишь область, а тогда… Рим тоже когда-то был маленьким, зато потом разросся будьте-нате. Интересно, как бы сейчас выглядел мир, если бы в свое время какая-нибудь часть Шотландии — еще до возникновения Шотландии как таковой — расцвела подобно Риму? Нет, для этого не было причин, исторических предпосылок. Когда Афины, Рим и Александрия располагали библиотеками, мы — только крепостцами на холмах. Наши предки не были дикарями, но и цивилизованными их не назовешь. Потом-то мы могли бы сыграть свою роль, но время оказалось упущено. Вот так у нас всегда: или слишком рано, или слишком поздно. И лучшее, что мы делаем, мы делаем для других.
«Наверное, это сентиментальный шотландизм, — предположил он. — А как насчет классового сознания вместо национализма? Ну-ну».
Как она так может? Не говоря уже о том, что здесь ее родина, что здесь живет ее мать, ее самые старые друзья, что здесь у нее отпечаталось столько первых воспоминаний и складывался ее характер, — но как она может бросить все, что к настоящему моменту приобрела? Он-то — ладно, сам готов вычеркнуть себя из уравнения. Но у нее так много и уже сделанного, и того, что предстоит сделать. Как она может?
Самопожертвование. Куда мужчина, туда и женщина. Она ухаживает за Густавом, а сама отошла на второй план. Но ведь это же противоречит всему, во что она верит.
А он? Почему до сих пор не поговорил с ней как надо? Сердце забилось быстрей, он задумчиво опустил банку. Ведь он на самом деле не представлял себе, что надо сказать, знал лишь, что хочет с ней говорить, хочет обнимать ее, просто быть с ней и рассказывать обо всем, что к ней чувствует. Надо рассказать ей обо всем, что он когда-либо думал и чувствовал. И о ней, и о Густаве, и о самом себе. Он будет с ней абсолютно честен, и она бы по крайней мере узнала наконец, что он собой представляет, и уже не питала бы на его счет иллюзий. Но к черту. Это все ерунда.
Он допил пиво, бросил в дырочку окурок и аккуратно сложил красную банку. Из треснувшего алюминиевого уголка пролилось на ладонь. Он вытер руку. Я должен с ней увидеться. Я должен с ней поговорить. Интересно, чем она сейчас занята? Наверное, дома. Ну да, они обе дома. У них гости. Меня тоже приглашали, но я хотел навестить Стюарта. Он пошел к телефону.
Занято. Может, опять в Париж звонит? Тогда это на час. Даже бывая здесь, она проводит половину времени с Густавом. Он положил трубку и стал ходить по комнате. Сердце колотилось, ладони потели. Надо бы отлить. Он пошел в санузел, потом тщательно вымыл руки, прополоскал рот. Все в порядке, он даже не пьян и не обдолбан. Снова взял трубку. Тот же сигнал. Постоял у окна. Если прижаться лбом к стеклу и глядеть прямо вниз, виден «ягуар» — белый обтекаемый призрак на темной улице. Еще раз посмотрел на часы. Самочувствие отличное, сознание ясное. Можно ехать.
«А почему бы и нет», — подумал он. Ягуар-альбинос в серых сумерках; добраться до шоссе и рвануть по автомосту, повесив на рожу наглую ухмылку и врубив музыку на всю катушку. И горе ушам бедного засранца, которому придется брать с меня дорожный сбор… Блиин, как это в духе «Страха и ненависти», очень по хантер-эс-томпсоновски. Заметь, приятель, от этой чертовой книги ты потом всегда ездишь чуть быстрее. Сам же виноват, несколько минут назад слушал «White Rabbit» — вот музыкой и навеяло. Нет, про вождение забудь. Ты перебрал.
Япона мать, да какое там перебрал? Конец года, все ездят под хмельком. Бля, я же пьяным лучше вожу, чем большинство — трезвыми. Не бери в голову, малыш, все у нас получится. Дорога-то знакома как свои пять… Просто надо в городе поосторожней, вдруг на проезжую часть ребенок выскочит, а с реакцией что- нибудь не того. На автостраде же все пройдет как по маслу, там главное — не затевать гонки с сопливыми местными шумахерами на «капри» и не кидать подлянок бээмвешникам, у них и так глаза остекленевшие. Главное — не трусить, не рассеивать внимание, не думать о «Красных акулах» и «Белых китах», не испытывать подвеску на бетонных стенках, не тренировать контролируемый юз на магистральной развязке. Короче, расслабься и слушай музон. К примеру, тетушку Джоанн. Что-нибудь поспокойнее. Не снотворное, но и не слишком будоражащее. А то, бывает, врубишь что-нибудь этакое — и тапка сама в пол…
Он решил сделать последнюю попытку. Телефон не отвечал. Он пошел глянуть на Стюарта — тот спал как младенец и перевернулся на бок, когда отворилась дверь и в спальню проник свет из гостиной. Он написал для Стюарта записку и оставил ее у будильника. Потом взял свою старую байкерскую кожанку и шарф с монограммой и вышел из квартиры.
Выбраться из города удалось не скоро. Прошел дождь, улицы были влажны. Ведя «ягуар» в транспортном потоке, он слушал Big Country, альбом «Steeltown» — на родине Карнеги это казалось вполне уместным. Самочувствие было просто класс. Он сознавал, что не стоило садиться за руль, и со страхом думал о полицейских с алкогольно-респираторной трубкой. Впрочем, часть его мозга оставалась трезвой, и она следила за ним, оценивала вождение. И он доедет, все будет тип-топ, лишь бы внимание не подвело да и везение. «Больше не повторится, — сказал он себе, выведя наконец „ягуар» на свободный отрезок дороги к автостраде. — Второго раза не будет. И первого бы не было — если б не такая крайняя нужда.
И я буду очень осторожен».
