Стюарт Маки познакомился с Шоной, кузиной из Инвернесса, и они поженились в первый год учебы Стюарта в аспирантуре. Он был шафером Стюарта, Андреа — подружкой жениха. Оба произносили тосты. Он лучше подготовился, но у нее лучше получилось. Он сидел и глядел, а она стояла и говорила. И тогда он понял, как сильно любит ее, как восхищается ею. Он даже смутно чувствовал, что гордится ею, хоть это, наверное, было не правильно. Она села под бурные аплодисменты, он поднял в ее честь бокал. Она подмигнула.
Через несколько месяцев она сказала, что собирается в Париж — изучать русский. Он подумал, что это шутка. Он тогда все еще искал работу. Были туманные идеи поехать вместе с ней, пройти ускоренный курс французского и подыскать какое-нибудь поприще, но тут ему предложили неплохое местечко в фирме, проектировавшей электростанции, так что пришлось согласиться. «Три года, — сказала она ему. — Всего-то навсего три года». «Всего-то навсего?» — спросил он. Она пыталась его соблазнить, мол, будем вместе проводить в Париже выходные и праздники, но он решил, что это вряд ли осуществимо.
Он был беспомощен, а она ясно видела свои цели.
Провожать ее в аэропорт он не поехал, зато вечером накануне отлета они побывали за мостом, в Файфе; доехали до Куросса и посидели в прибрежном ресторанчике. Ездили на его машине — он купил в кредит маленький новый «БМВ». Ужин прошел не слишком гладко. Он перебрал вина, она же к спиртному не притронулась — завтра предстояло лететь. Путешествовать воздухом она любила, всегда брала место у иллюминатора. Поэтому обратно машину вела она. Он по пути уснул.
Проснувшись, он сначала решил, что они вернулись в Кэнонмиллз или к ее старому дому на Камли-бэнк. Но огни мерцали слишком далеко, до огней была миля темной воды. Прежде чем она выключила фары, он мельком увидел что-то огромное, нависающее над ними. И массивное, и эфемерное одновременно.
— Блин… куда нас черти занесли? — спросил он, протирая глаза и озираясь. Она вышла из машины.
— Норт-Куинсферри. Выходи, посмотришь на мост, — сказала, оправляя жакет.
Он недовольно оглядывался. К ночи похолодало, да и дождик накрапывал.
— Давай, — позвала она. — Мозги проветришь.
— Так это и шпалер долбаный может сделать, — пробормотал он, выходя из машины.
Они прошли мимо знаков, предупреждающих о том, что с моста могут падать предметы, и мимо других, гласивших, что далее проход воспрещен — частная территория, и добрались до щебенчатого разворотного кольца, до каких-то старых домов, до низких, скользких, заросших травой и утесником скал. До круглого гранитного быка железнодорожного моста. Ветер принес водяную пыль, и его пробрала дрожь. Он поднял взгляд на гигантское сооружение, в чьем железном костяке завывал ветер. У ближайших скал на берегу залива Ферт-оф-Форт негромко плескались волны, и в темноте неторопливо мигали справа и слева огни бакенов. Андреа взяла его за руку. Выше по течению был автомобильный мост — высокая паутина света и далекий фоновый рокот.
— Мне здесь нравится, — обняла его Андреа.
Она вся дрожала. Он прижимал ее к себе, но глядел вверх, на стальные тенета, завороженный их черной мощью.
«Три года, — подумал он. — Три года в чужом городе».
— Рухнул мост Таллахатчи, — проговорил он буднично, обращаясь не столько к ней, сколько к пронизывающему ветру.
Она снова посмотрела на него, уткнулась холодным носом в презентабельный остаток бороды, которую он растил два года, и спросила:
— Что?
— Мост Таллахатчи. Бобби Джентри, «Ода Билли Джо». Короче, навернулась хреновина. — Из его горла вырвался тоскливый смешок.
— А жертвы были? — прикоснулась она холодными губами к его кадыку.
— Не знаю. — Ему было очень грустно. — Я дальше и не думал читать. Только заголовок.
По мосту прошел поезд, ночной воздух наполнился грохотом и гулом. Вагоны везли людей куда-то в другие края. Интересно, вспомнил ли кто-нибудь из пассажиров старый обычай, бросил ли монетку из окна уютного, теплого купе? Послал ли свою маленькую тщетную надежду кувыркаться в безразличных водах холодного Ферта?
Он не сказал ей об этом, но он помнил, что уже здесь был, в этом самом месте, много лет назад. Однажды летом. У его дяди была машина, и дядя взял его и его родителей в поездку через Троссахс, с последующим заездом в Перт. Обратный путь лежал через эти места. Это было еще до открытия автомобильного моста в шестьдесят четвертом, — наверное, даже еще до начала его строительства. Случилось это в праздничный день, и перед паромной переправой вырос хвост машин длиной в добрую милю. Чем торчать в очереди, дядя привез их сюда, чтобы показать родственникам (и самому полюбоваться) «один из самых гордых шотландских монументов».
Сколько же было тогда ему лет? Вроде бы всего-то пять или шесть. Отец посадил его на плечи, а он касался холодного гранита быка и изо всех сил тянул ручонки к выкрашенным в красный цвет металлическим фермам,
К их возвращению вереница машин нисколько не сократилась. И пришлось им ехатъ через Кинкардин- бридж.
Поцелуй Андреа заставил его очнуться от воспоминаний. Она очень крепко обняла его, необыкновенно крепко, у него аж дыхание сперло. Потом они вернулись в машину.
Они переехали через реку по автомобильному мосту. Он глядел сверху на темные воды, на тусклый ночной силуэт железнодорожного моста, под которым они стояли, и увидел длинную цепочку огней идущего к югу пассажирского поезда. Огни как многоточие в конце предложения, подумалось ему. Или в начале… Три года. Точки — как бессмысленный сигнал морзянки, составленный лишь из Е, И, С и X. В переплетении ферм вспыхивали огни; тросы на ближайшем боку автомобильного моста проносились мимо так быстро, что их невозможно было различить.
Глядя на поезд, он подумал: неромантично. А ведь я еще паровозы помню. Я заявлялся на соседнюю станцию и ждал на деревянном переходе над путями, пока не появится состав, пыхтя дымом и паром. Когда локомотив проходил под деревянным мостом, то дым отражался от листов металла, которыми мост был обшит снизу, чтобы защитить древесину от возгорания. Меня вдруг окутывало дымом и паром, и наступали долгие мгновения восхитительной неопределенности, я словно оказывался в ином мире, где все зыбко, аморфно и таинственно.
Но ветку закрыли, паровозы демонтировали, переход над путями снесли и построили на этом месте красивый, очень уникальный и просторный особняк с фасадом на южную сторону и обширным парком. Очень уникальный. Лучше и не скажешь. Даже если все у них там вышло как задумано, ничего на самом деле не вышло.
Поезд пронесся по длинному виадуку и исчез в земле. Вот и все. Никакой романтики. Никаких фейерверков при выбросе золы и пепла, и ни тебе кометного хвоста оранжевых искр над дымовой трубой, ни даже облаков пара. Он решил завтра написать об этом стихотворение (но ничего не получилось, и черновики он выбросил).
Он отвернулся от окна и зевнул. Андреа снизила скорость — приближался турникет…
— А знаешь, сколько времени его красят? Она отрицательно покачала головой, опустила боковое окно, затормозила возле будки.
— Что? Железнодорожный мост? — Она полезла в карман за деньгами. — Ну не знаю… Год?
— А вот фигу. — Он сложил руки на груди и устремил взгляд вперед, на красный огонь светофора за кабинкой сборщиков. — Три долбаных года.
Она ничего на это не сказала. Заплатила за проезд, и зажегся зеленый свет.
Он много работал, и не без успеха. Мама и папа гордились им. Под ипотечную ссуду он взял квартирку в том же Кэнонмиллзе. Поскольку он достиг таких высот буржуазного упадка, то компания, в которой он работал, обеспечила ему кредит на представительский автомобиль, и он сменил «кортину» на другую модель «БМВ», побольше и получше. Андреа писала ему, и он, где бы ни вспоминал эти письма, произносил одну и ту же старую хохму.
