поближе к стене и не опираясь на перила. Она тоже шла, но не приближалась. — Кажись, все в порядке, — сказал он на полпути, поглядев вниз, на кружок пятнистой мглы в основании башни. — Не удивлюсь, если окажется, что здесь тренируется местная команда регбистов — носятся каждый день вверх-вниз.
— Ну да. — Больше она ничего не сказала.
Они поднялись наверх. Там их ждала широкая восьмиугольная платформа из дерева, покрашенного серой краской: толстые бревна, солидные доски и крепкие, надежные перила. Оба тяжело дышали, у него сильно билось сердце.
Был ясный день. Они стояли, переводя дух, и ветер теребил им волосы. Вдыхая свежий, прохладный воздух, он прошелся вдоль перил по площадке; он впитывал все, на что падал взор, и сделал несколько фотоснимков.
— Как думаешь, можно отсюда Англию увидеть? — подойдя к нему, спросила она.
Он глядел на север и гадал, что это за пятно на горизонте, за грядой покатых холмов. Может, уже над Эдинбургом? Он мысленно наказал себе купить туристский бинокль и держать его в машине. Огляделся и проговорил:
— А то! Да в ясный день ты отсюда свою матушку увидишь.
Она обняла его за талию и прижалась, положила голову ему на грудь. Он гладил ее волосы.
— Как насчет Парижа? — спросила она.
Он глубоко вздохнул, посмотрел мимо нее, на красивый пейзаж: холмы, леса, поля и зеленые изгороди.
— Да, можно и Париж. — Он заглянул в ее зеленые глаза:
— Париж ты небось откуда угодно разглядишь.
Она ничего на это не сказала, только крепче прижалась. Он поцеловал ее в макушку:
— Ты и правда возвращаешься?
— Да. — (Он почувствовал, как она кивнула, щека потерлась о его грудь.) — Да, я возвращаюсь.
Он еще какое-то время разглядывал далекий ландшафт, следил, как ветер шевелит верхушки сомкнутых елей. Рассмеялся, но звук не вырвался из горла, остался в груди. Лишь передернулись плечи.
— Ты чего? — спросила она, не поднимая головы.
— Да так, ничего, — ответил он. — Вряд ли ведь ты скажешь «да», если предложу выйти за меня замуж.
Он гладил ее волосы. Она медленно подняла голову, и ему ничего не удалось прочитать на ее безмятежном лице.
— Вряд ли, — медленно кивнула она, и в глазах появилась блестка. Андреа внимательно всмотрелась сперва в один его зрачок, потом в другой, и крошечная складка прочертилась меж круто изогнутых темных бровей.
Он пожал плечами и отвел взгляд:
— Ладно, проехали.
Она снова прильнула к нему, положила голову ему на грудь.
— Не сердись, малыш. Если б замуж, то только за тебя. Просто это не мое.
— И ладно, и к черту. Видно, и не мое. Просто жутко не в кайф снова так надолго с тобой расставаться.
— А зачем расставаться? — (Ветер бросил ему в лицо ее глянцевитые рыжие волосы, защекотал ими нос.) — Понимаешь, это ведь не только из-за Эдинбурга, это еще и из-за тебя, — тихо сказала она ему. — Мне нужно найти свое место в жизни, а ведь я так легко схожу с прямой дорожки, стоит услышать ласковые слова или увидеть красивую задницу… Ладно, мы ведь о тебе говорим. Ты уверен, что не хочешь себе подыскать милую женушку-хлопотунью?
— О-о, — протянул он. — Еще как уверен.
Она его поцеловала. Сначала легонько, но он прислонился спиной к серому вертикальному брусу, сжал ее ягодицы и засунул язык ей в рот. При этом думал: «Сломается чертов брус — и хрен с ним. Может, я больше никогда в жизни не буду так счастлив, как сейчас. Есть способы угробиться и похуже».
— Ах ты, шельмец сладкоречивый! — Она отстранилась от него, на лице появилась знакомая усмешка. — Все-таки уболтал меня.
Он рассмеялся и прижал ее к себе.
— Самка ненасытная!
— Ты умеешь разбудить во мне самое лучшее. — Она ласково ухватила его за промежность, ощутила сквозь джинсы растущую эрекцию.
— А я вообще-то думал, у тебя критические дни начались.
— А даже если и так? Ты что, вампир, кровушки боишься?
— Конечно не боюсь, только я не прихватил бумажных салфеток или…
— Ну что вы, мужики, такие брезгливые, — прорычала она и укусила его за грудь через рубашку и вытянула из кармана своей куртки тонкий белый шарф, как фокусник извлекает кролика. — Держи. Это если надо будет почиститься. — И закрыла ему рот своими губами.
Он вытянул из ее брюк рубашку, посмотрел на шарф, который держал в другой руке.
— Это ведь шелк, — сказал он. Она потянула вниз замок его молнии:
— Ты уж мне поверь, малыш: я достойна самого лучшего.
Потом они лежали, чуть дрожа на холодном идольском ветру, который продувал крашеное деревянное сооружение. Он ей сказал, что кружки вокруг ее сосков похожи на розовые шайбы, соски — на болты цвета лекарственного алтея, а узкие щелочки на них — на пазы для отвертки. Ее рассмешили эти сравнения. Она смотрела на него, и на ее лице было ироничное, плутоватое выражение.
— Ты и правда меня любишь? — недоверчиво спросила Андреа.
— Боюсь, что да.
— Ну и дурачок, — ласково упрекнула она и подняла руку, чтобы поиграть с прядью его волос. И улыбнулась.
— Это ты так считаешь. — Он на секунду сдвинулся ниже, чтобы поцеловать ее в кончик носа.
— Да, — согласилась она, — я ветреная и себялюбивая.
— Ты щедрая и независимая. — Он откинул с ее лба сдвинутый ветром локон. Она рассмеялась и потрясла головой.
— Любовь слепа, — сказала она.
— Да, мне все это твердят, — с притворной грустью вздохнул он. — Самому-то не видно.
Метаморфоз
Олигоцен
В юные годы я любил наблюдать, как эти крапинки проплывают сверху вниз перед моим взором, но я понимал, что они находятся на моих глазах и движутся точно так же, как фальшивые снежинки в сувенирных стеклянных шарах с пейзажиками. Я много раз пытался выяснить, что это за чертовщина, и однажды описал ее врачу, сравнив потоки крупинок с дорогами на карте, и до сих пор это сравнение мне кажется удачным, но сейчас на ум чаще идут тонюсенькие гнутые стеклянные трубочки с пылинками черного вещества внутри. А поскольку никаких проблем, в сущности, это не доставляло, я особо и не волновался. Лишь спустя много лет узнал, что это совершенно нормальное явление: просто отмершие клетки смываются с роговицы глаза. В какой-то момент я обеспокоился, не может ли при этом случаться своего рода заиливание, однако решил, что какой-нибудь физиологический процесс наверняка следит за тем, чтобы этого не происходило. Обидно, с таким воображением из меня мог бы выйти великолепный ипохондрик.
Кто-то что-то мне говорил об иле. Да, тот темноволосый коротышка с тросточкой. Сказал, что все кругом тонет: слишком много берут воды из артезианских скважин, слишком много выкачивают нефти и газа, и поэтому весь мир просто погружается в воду. По сей причине он пребывал в глубоком расстройстве. Есть, конечно, способ исправить ситуацию — надо заливать в отработанные скважины морскую воду. Понятное дело, это гораздо дороже, чем просто выкачивать, что тебе нужно, но ведь нельзя получать все, не платя за это ничего. Существует предел безответственности, и мы к этому пределу уже очень близки.
Мы — камень, деталь машины. (Какой машины? Да вот этой. Вот же она! Возьми ее, встряхни. Видишь, как образуются красивые узоры? Снегопад, дождь, ветер, ясное солнышко.) И мы живем, как живут камни: сначала вулканическое детство, потом метаморфическое отрочество, и наконец, осадочное старческое
